Н. А. Дмитриева «Вечный мир» И. Канта на рубеже веков и в период Первой мировой войны

13 января,2015
Нина Дмитриева

Нина Дмитриева

Предвоенная Европа начала ХХ века переживала, как представлялось современникам, «золотой век надежности»: «Никто не верил в войны, в революции и перевороты. Все радикальное, все насильственное казалось уже невозможным в эру благоразумия» [1, с. 42]. Эта уверенность европейских интеллектуалов базировалась не только на поражающих воображение успехах науки и техники, но и на прочном, как хотелось надеяться, фундаменте европейской философии, центральное место в которой занимал в те годы немецкий критицизм.

Интерес к философии Канта, которым ознаменовалась последняя треть XIX в. в Германии, а затем и в других европейских странах, включая Россию, получил не только сугубо научное выражение в виде историко-филологических и систематических исследований, но и институциональное в виде неокантианских школ, журнала «Кант-Штудиен» (1896), а затем и Кантовского общества (1904). К началу ХХ в. имя кёнигсбергского философа было хорошо знакомо не только специалистам, но и широкой общественности, подтверждением чему может служить отмечавшееся в 1904 г. повсеместно в университетах и просветительских организациях столетие со дня смерти Канта. Ему предшествовал столетний юбилей кантовского трактата «К вечному миру». Этот «тихий и скромный», «большинством не замеченный», по словам неокантианца Франца Штаудингера, юбилей совпал с двадцатипятилетием объединения Германии. «То, к чему стремились лучшие представители немецкого народа последние сто лет, было нам дано в 1870 г.,1 даже если иначе, чем надеялось большинство. То, к чему всё более страстно стремятся лучшие представители всех народов последние сто лет, – царство культуры и мира – нам ярко представляет этот трактат», – пишет Штаудингер в одном из первых номеров «Kant-Studien» [2, S. 301], сопоставляя значение этих двух юбилеев.

Статья Штаудингера подводит своеобразный итог рецепции кантовского трактата и идеи «вечного мира» в XIX в. На примере двух юбилейных текстов – берлинского профессора теологии Отто Пфляйдерера [3] и бернского профессора философии Людвига Штайна [4] – Штаудингер показывает две характерные тенденции в интерпретации, сложившиеся в немецкой философской традиции к началу XX в.2 : Пфляйдерер, представляющий первую тенденцию, готов принести идею мира в жертву национальной идее, ибо, как передает его мысль Штаудингер, «вечный мир, согласно учителю христианства, утопическая идея» [2, S. 302]. Главным аргументом такой позиции является убеждение, что государства никогда не захотят отказаться от самостоятельности и свободного самоопределения в пользу некой «универсальной монархии» или «союза народов»: «… это было бы безответственным легкомыслием, если бы мы сохранение мира стали ожидать от ареопага народов, а не от нашей готовности к войне» [2, S. 303], – передает аргументацию Пфляйдерера Штаудингер. В период Первой мировой войны Пфляйдерер объявит пацифизм «грехом против Святого Духа», а Святой Дух отождествит с «духом народа» [8, S. 447]…

Штайн как представитель второй тенденции, наоборот, видит в «вечном мире завершение (Vollendung) национальной идеи», поскольку, вечный мир, «согласно учителю гуманности [так называет Штаудингер профессора философии. – Н.Д.], это оправданный, даже обязательный идеал» [2, S. 302]. В качестве аргумента в пользу своей позиции Штайн ссылается на исторические условия: «распространяющееся просвещение, всё большая разорительность войны и развивающиеся торговые интересы» [2, S. 306]. Сам Штаудингер занимает позицию, близкую Л. Штайну, уточняя: «… Кровавая война как в жизни народов, так и в жизни индивидов будет постепенно исчезать, но останется в обоих случаях мирное соревнование со всё более равным оружием» [2, S. 311].

Инициативы о разоружении (24 августа 1898 г.) и о созыве (29 августа 1898 г.) мирной конференции в Гааге (1899), с которыми выступил молодой российский император Николай II, Штайн приветствовал статьей «Кант и царь», где назвал Николая невольным исполнителем кантовского текста о мире [9]. Как сообщает Г. Хёрес, обе свои работы Штайн переслал царю в Россию – и получил в ответ сердечную благодарность [10, S. 568-569]. Надо отметить, что в связи с инициативами российского императора публично рассуждали о кантовском трактате «К вечному миру» уже не только профессора, но и журналисты, на что указывает Ханс Файхингер, главный редактор и автор редакционного сообщения в «Кант-Штудиен»3. В этом сообщении он подробно цитирует статью «Мирный манифест сто лет назад» из газеты «Заале-Цайтунг» от 4 сентября 1898 г., не называя, однако, ее автора4 : «Кант не был ни в малейшей степени мечтателем или утопистом <…>. Но он был энтузиастом, им целиком владела мысль, согласно которой право и справедливость должны составлять единственно истинное и потому только постоянное основание как внутренней, так и внешней жизни народов. Он не постоянно указывал на эту цель и требовал ее реализации, несмотря на то или именно потому что он прекрасно осознавал, что мы хотя и постоянно приближаемся к этой цели, но никогда не сможем достичь ее окончательно. Однако из идеи справедливости с необходимостью проистекает и идея вечного мира» [12, S. 258]. Вместе с тем Файхингер, комментируя эту статью, с одобрением отмечает, что Кант признавал этическое и даже педагогическое значение войны, а также готовности к войне: «Едва ли кто иной высказался в этом отношении лучше, чем Кант» [12, S. 257].

В чем причина столь разных интерпретаций одного и того же концепта? Как ни странно, сам Кант дал основание для подобных расхождений. Дело в том, что впервые публично идею «вечного мира» Кант неявно сформулировал еще в трактате 1784 г., где, с одной стороны, указывал на «неустранимый антагонизм», имеющийся от природы между отдельными людьми, сообществами и государственными организмами, и на неизбежно возникающие из-за этого войны и бедствия, с другой же – требовал установления «законосообразных внешних отношений между государствами» [13, с. 101], т. е. настаивал на необходимости «выйти из не знающего законов состояния дикости и вступить в союз народов, где [любое], даже самое малое государство могло бы ожидать своей безопасности и прав не от собственной мощи <…>, но исключительно от такого великого союза народов» [13, с. 103]. Вместе с тем Кант предупреждал, что нельзя верить в «слишком близкое […] осуществление» этой идеи – ее реализация требует длительных усилий не одного и даже не нескольких поколений, а всего человеческого рода [13, с. 107-109]. Кроме того, в «Критике способности суждения» (1790) Кант при анализе понятия возвышенного прямо указывает на войну в качестве примера: «Даже война, если она ведется правильно и со строгим соблюдением гражданских прав, содержит в себе нечто возвышенное и в то же время делает образ мыслей народа, который так и ведет войну, тем более возвышенным, чем большим опасностям он подвергался, сумев мужественно устоять перед ними; и, напротив, – прибавляет Кант, – продолжительный мир обычно делает господствующим один лишь торгашеский дух, а вместе с ним низменное своекорыстие, трусость и изнеженность и снижает образ мыслей народа» [14, c. 299]. Однако этот пример у Канта имеет только дескриптивно-эмпирическое, а не нормативное значение, как это представлялось Файхингеру: именно эту цитату он привел для подтверждения своих слов об этическом и педагогическом значении войны. Канту же было совершенно ясно, что «торгашеский дух» расцветает как раз тогда, когда «государства, – как он пишет в “Идее всеобщей истории…”, – расходуют все свои силы на достижение тщеславных и насильственных завоевательных целей и таким образом постоянно сдерживают медленные усилия своих граждан по внутреннему воспитанию образа мыслей, лишая их даже всякой поддержки относительно этого намерения» [13, с. 109]. У Канта здесь идет речь о воспитании подлинного морально-доброго образа мыслей, а не только и не столько о культивированности и цивилизованности. Выход из бедственного состояния войны или даже только постоянной готовности к ней, согласно Канту, неизбежен [13, с. 107]. В заключение трактата «К вечному миру» Кант настаивает, что «вечный мир <…> есть не пустая идея, а задача, которая постепенно разрешается и <…> становится все ближе к осуществлению» [15, с. 477]. Кант настолько был уверен в осуществимости этой идеи, что в своем трактате последовательно формулировал предварительные и окончательные статьи договора о вечном мире между государствами, а также гарантии этого договора и его философские принципы. И Штаудингер, анализируя современное ему состояние государств, полагал, что кантовские предварительные статьи следует признать уже реализованными. Что же касается окончательных статей, требующих от государств республиканского правления, федерализма и гостеприимства в качестве права всемирного гражданства, то работа государств в этом направлении представлялась Штаудингеру еще далекой от завершения. Кроме того, насущнейшей проблемой современности ему виделось решение двух вопросов, изложенных Кантом в приложениях к трактату: «признание морали <…> в политике и свободы выражения мнения» [2, S. 311].

С началом Первой мировой войны Кант c его идеей «вечного мира» оказался для очень многих деятелей науки и культуры Германии референтной фигурой [16] в их размышлениях о войне и мире5. Отношение к этой идее хотя и сохранило в общих чертах указанные тенденции, однако существенно поляризовалось. Те, кто изначально занимал милитаристские позиции, больше не стеснялись в выражениях. Так, например, социолог и экономист Вернер Зомбарт в своей книге «Торговцы и герои. Патриотические размышления» утверждал, что среди немцев, сплошь воинственно настроенных, «старый Кант, <…> скорбящий о смерти Лампе, помятый и раздраженный рантье», составляет «единственное, печальное исключение» [19, S. 93]. Тем же, кто до войны пытался, как Файхингер, соединить в своей интерпретации обе версии или явно пропагандировал, как Штайн, пацифистскую трактовку, пришлось делать выбор – и в подавляющем большинстве случаев он оказался в пользу милитаризма. Оправдывая политику собственного правительства, «милитаристы» обращались преимущественно к тем фрагментам кантовских сочинений, где Кант указывает на «естественные побудительные мотивы» [13, с. 95] конфликтов и между отдельными людьми, и между народами, на трудность достижения справедливого состояния как внутри государств, так и между ними и, конечно, на этико-эстетическое («возвышенное») содержание войны.

Так, главные представители марбургского неокантианства Герман Коген и Пауль Наторп до войны были известны тем, что в своих этических построениях всегда ориентировались на кантовскую идею о «вечном мире». Однако с началом войны и тот, и другой заняли отчетливо милитаристскую позицию. 14 октября 1914 г. в Берлинском отделении Кантовского общества Коген выступил с докладом «Об особенности немецкого духа», который с уточнениями и дополнениями был опубликован в том же году отдельной брошюрой в серии «Философские доклады Кантовского общества» [20]. В декабре 1914 г. в рождественском сборнике вышло обращение Когена к «академической молодежи на фронте» под названием «О вечном мире» [21]. 1915 год ознаменовался публикацией небольшой книги Когена под названием «Германство и еврейство в основополагающих размышлениях о государстве и интернационализме» [22], о которой русский философ С.Л. Франк в своем обзоре немецкой военной литературы отозвался следующим образом: «Националистически заостряя одну из своих давнишних заветных мыслей – о тождестве ветхозаветно-пророческой религии с этическим рационализмом протестантства и в особенности кантианства, – он [т. е. Коген. – Н.Д.] выступает теперь с утверждением, что протестантская Германия есть единственная в Европе носительница этического идеала <…> Коген теперь забыл, что его отделяла целая пропасть от господствующего в Германии общественно-политического мировоззрения, он забыл о всей немецкой Machtpolitik, о далеко не кантовском отношении руководящих кругов Германии к праву и с изумительной наивностью, которая почти трогательна, грезит о том, что нынешняя война есть для Германии лишь средство к достижению Кантова “вечного мира”» [23, с. 24].

Франк довольно точно передал содержание книги Когена [10, S. 229-232, 530-531]. Не только в ней, но во всех упомянутых сочинениях Коген проводил мысль о том, что «вечный мир» – лишь идея, бесконечная задача как «для всякого нравственного устремления (Zweck) рода человеческого, так и для отдельного человека». Он подчеркивал необходимость отличать «этическое значение идеи от всякой действительности природы и всякого исторического опыта» [21, S. 314]. А действительность, по мнению Когена, такова, что немецкие солдаты в период войны вносят свой вклад в осуществление этой идеи, потому что ведут справедливую войну, которую следует понимать как «необходимую оборону против навязанной нашему существованию и нашей чести войны» [21, S. 318], и тем самым подготавливают создание союза государств, в котором главную роль должна сыграть не республиканская Франция (как у Канта), а Германия [22, S. 541]. Победив, именно Германия «проложит дорогу справедливости и миру между народами» [24, S. 310].

Иронизируя над такой интерпретацией кантовских размышлений о войне и мире и высмеивая название обращения к воюющему студенчеству, Георг Фридрих Николаи в своей книге «Биология войны»6 писал: «Один знаменитый немецкий философ недавно в одном военном докладе пришел к выводу <…>, что только хороший кантианец может быть хорошим солдатом. <…> Этот самый немецкий философ – Герман Коген – опубликовал в одном сборнике с Чемберленом7 статью, которую, очевидно, следует считать параллелью к проповеди мира его великого учителя. Однако если Кант страстно стремился “к вечному миру” <“zum ewigen Frieden”>, то ученик в торжественном угаре идет теперь уже назад “от вечного мира” <“vom ewigen Frieden”>» [26, S. 381-382]8.

Пауль Наторп, который задолго до войны стал членом пацифистского «Союза за международное взаимопонимание», а с 1912 г. даже вошел в его правление, где оставался и во время войны, с началом войны публично выступил в одном ключе с Когеном. Он пытался найти теоретическое объяснение войне, в связи с чем подчеркивал, что войну вести можно, но только «ради мира, ради обеспечения мирного труда» [27, S. 38]. Кантовская же идея «вечного мира», согласно Наторпу, – идея «регулятивная», иными словами – только «вечная задача». Международное правовое состояние, которое должно обеспечить вечный мир, Наторп считает лишь идеалом далекого будущего. Опираясь на кантовскую мысль о «естественных побудительных мотивах <…>, откуда проистекает так много бедствий, но которые вновь побуждают человека к новому напряжению сил, а следовательно, ко все большему развитию природных задатков» [13, S. 95], а также на гегелевскую концепцию трехступенчатого развития и применяя ее для анализа состояния народной жизни, Наторп приходит даже к философскому обоснованию необходимости войны для развития из отдельных народов «подлинного человечества» как условия «настоящего мира». Неизбежность международных конфликтов, полагает Наторп, – в объективном различии, существующим между уровнями развития отдельных народов. В своем оправдании войны Наторп по сути объявляет ее настолько же неизбежным злом («необходимой обороной»), насколько воспитывающей и творческой силой [10, S. 531-534]. Наторп считает, что «научный пацифизм» в своей ориентации на идеал «вечного мира», безусловно, прав, но заблуждается, полагая, что мира можно добиться приведением «убедительных научных доказательств». Наторп утверждает, что «волю к насилию можно сломать только насилием» [28, S. 42]. Научный же пацифизм «не осознает условий возможного осуществления идеала, верного самого по себе» [29, S. 98]. Научному пацифизму Наторп противопоставляет «органический пацифизм». Его суть – во внутренней демократизации и этизации народной жизни как необходимых условиях для возникновения и функционирования международных организаций. Таким образом, Наторп несколько упрощает и переворачивает тезис Канта, согласно которому «проблема установления совершенного гражданского устройства зависит от проблемы законосообразных внешних связей между государствами и не может быть решена без решения последней» [13, с. 101], [30, c. 111].

С радикально милитаристских позиций в самом начале войны выступил феноменолог и автор этики ценностей Мах Шелер. В своей книге «Гений войны и Германская война», первая часть которой («Гений войны») была написала уже в первой половине ноября 1914 г. и вышла в том же году в журнале «Нойе Рундшау», он отклоняет кантовский концепт «вечного мира» и воспевает язык оружия: «… война имеет витальную основу и посредством нее также и основу в человеческой природе, которая не имеет ничего общего со стремлением к поиску пропитания».  Эта основа – «истинно сильная воля к власти и господству», чья «витальная и волевая активность», т. е. переживание войны – «совершенно спонтанный и изначальный движущий принцип» [31, S. 17]. Шелер проходится по некоторым положениям кантовского трактата, критикуя его за «морально-юридический пацифизм» [31, S. 24, 88] и солидаризируясь в своем восхвалении войны с авторами милитаристских сочинений, включая и такую одиозную фигуру, как антисемит Х. фон Трейчке. Кантовскую идею «вечного мира» Шелер трактует, подобно Наторпу, как «регулятивную» и готов принять ее только в качестве «ядра христианской идеи о единственном, всеохватывающем, католическом царстве Бога и любви» [31, S. 79].

В Германии 1914 – 1915 гг., впрочем, как и в других воющих странах Европы, нашлось немного интеллектуалов, публично выступивших с радикально пацифистских позиций вообще и против «злоупотребления Кантом» [26, S. 383] в частности. Одним из тех, кто нашел в себе смелость вступиться за Канта, оказался ученик баденского неокантианца Генриха Риккерта Хельмут Фалькенфельд. Ушедший добровольцем на фронт, чтобы, как он сам говорил, сражаться «не за Германию, а против следующей войны» [32]9, Фалькенфельд осенью 1914 г. написал своим коллегам в журнал «Логос» письмо, опубликованное ими анонимно, в котором он признавался, что «третья Кантова антиномия [ему] важнее, чем вся эта мировая война, и что война относится к философии так же, как чувственность к разуму» [33]. В начале 1916 г. Фалькенфельд публикует в «Логосе» рецензию на книгу М. Шелера «Гений войны…» (1915) [34]. Молодой неокантианец-канонир написал эту рецензию в окопах французского департамента Эна, имея в своем ранце, кроме книги Шелера, две книги Канта. Но среди них не было трактата «К вечному миру». В своей рецензии Фалькенфельд выступает в защиту критицизма и трансцендентального метода, но не в защиту идеи «вечного мира». Он довольно подробно разбирает основные идеи первой – философской – части шелеровской книги, посвященной истокам и смыслу войны, второй же части касается лишь в самом начале и конце рецензии, отмечая ее «в лучшем смысле журналистские» [34, S. 93] качества и признавая ее «чрезвычайную ценность», поскольку она показывает «не просто философские амбиции», которые у Шелера, с точки зрения Фалькенфельда, несостоятельны, «но политические и национальные, которые, – сообщает автор, – каждый из нас [т. е. фронтовиков. – Н.Д.] будет приветствовать с огромной радостью», потому что «в наше время не может быть написано достаточно книг, которые позволяют отчетливо осознать справедливость и нравственную ценность нашей германской войны» [34, S. 100]. Относительно же первой части книги Фалькенфельд высказывается весьма критически. Он категорически отвергает используемый Шелером романтически-ницшеанский подход, согласно которому «человечески великое» выводится из «глубин органической жизни» и одновременно – из «духа», понятие которого отождествляет с понятием власти [34, S. 94-95], [31, S. 14-15]. Он пишет, что Шелер поет свой «метафизический гимн войне <…> в двух истинно романтических ключах: во-первых, в негативном, поскольку он отклоняет “рациональные объяснения” войны, во-вторых, [в позитивном], поскольку перед судом метафизики он оправдывает войну как “иррациональное переживание”» [34, S. 96]. Фалькенфельд признает справедливость критики Шелером пацифизма, адепты которого пытаются рационально объяснить причины войны, сводя их все к пользе или к цели. Но, как подчеркивает автор рецензии, правоту Шелера по отношению к пацифизму следует признать только в этом, поскольку ставшее модным «волшебное слово “иррационально”» еще не обозначает «метафизической или даже этической ценности войны <…>. Рассматривать войну как иррациональное историческое явление, конечно, совершенно верно с точки зрения историка, – это, без всякого сомнения, возвышенное бытийственное суждение, но разве всё, что есть, уже хорошо?» [34, S. 97]. Здесь Фалькенфельд выступает с позиций баденского неокантианства с его строгим различением бытия и долженствования, подчеркивая, что критицизм (в понимании неокантианца-баденца) не тождественен рационализму: иррациональность для трансцендентального философа не «познанная ценность, а бытие» и составляет «лишь основание философии, а не ее конец, как у Бергсона» [34, S. 97]. Как замечает Фалькенфельд, остается совершенно неясным, какое метафизическое значение Шелер приписывает войне, – прояснить этот вопрос можно только средствами критицизма. Фалькенберг вступается за Канта и в связи с нападками на его трактат «К вечному миру», однако эта защита выглядит более чем сомнительной. Фалькенфельд утверждает, что этот текст «написан Кантом не на высоте его духа» и потому нельзя рассматривать его «как программу трансцендентальной философии»: Кант «исследует не смысл войны, что составляет задачу философа, и даже не бытие войны, как это делает Шелер, а исходит несколько пуристически из разрушительных влияний войны и дает советы в интересах человеческого благополучия, как ее избежать» [34, S. 98]. Не удивительно поэтому, что в 1916 г. Фалькенфельд предложит собственную философию войны [35], которая окажет влияние на М. Хайдеггера: впечатления войны – «музыка битвы» – привели философа-солдата с позиций строгой трансцендентальной философии к ее модификации в духе философии жизни. Война для Фалькенфельда теперь не мыслимое, а переживаемое. Переживание же означает существование, «подвергнутость [внешнему] миру», что Хайдеггер позднее назовет «заброшенностью» [36] …

Гораздо более фундированной и философски квалифицированной оказалась защита кантовской идеи «вечного мира» берлинским врачом и физиологом Г.Ф. Николаи в его знаменитой пацифистской книге «Биология войны», написанной в течение 1915 г. и опубликованной в Швейцарии в 1917 г. Он иронизирует как над теми, кто использует Канта для оправдания своего милитаристского воодушевления, так и над теми, кто «с первым же грохотом пушек переориентировался» и из защитников мира превратился в страстных пропагандистов войны. Неназванному оппоненту – возможно, Фалькенфельду – Николаи сообщает, что «мирный манифест [Канта. – Н.Д.] <…> возник не по случайному капризу, а логично вырос из всего его учения о морали» [26, S. 384]. Из своих многочисленных оппонентов Николаи называет по имени только Г. Когена и М. Шелера. О Когене было сказано выше. Шелеру Николаи посвящает более подробную критику. Так, приведя статистику ведения войн в XIX в. республиками и монархиями [26, S. 382-382], Николаи опровергает утверждение Шелера, будто Первая окончательная статья мирного договора в кантовском трактате, согласно которой «гражданское устройство в каждом государстве должно быть республиканским», потому что только такое политическое устройство, согласно Канту, «открывает перспективу <…> вечного мира» [15, с. 377], исторически нерелевантна [31, S. 23]. Дальнейшие сожаления Шелера о том, что «пруссак Кант» не смог понять органичности постоянных армий в составе государства [31, S. 24-25]10, противоречат, как показывает Николаи, кантовскому категорическому императиву во всех его формулировках. Особенно подробно Николаи рассматривает излюбленную цитату всех «милитаристов» из «Критики способности суждения» о войне как возвышенном – к этой цитате обращается и Шелер. Николаи объясняет появление этого кантовского высказывания тем, что в 1790 г. война представлялась Канту «частью природы», а природа – это «предмет негативного удовольствия» [26, S. 384-385; 14, с. 255]. Однако не сама природа возвышенна – как таковая она только «предмет, вообще-то лишенный формы и целесообразности» [14, с. 343], поясняет Николаи, цитируя Канта, а «мы, люди, именно благодаря противоположности природе возбуждаемся к возвышенным мыслям», что Кант называет негативным удовольствием. Причем это происходит только тогда, когда мы «сами находимся в безопасности». Таким образом, уже в 1790 г. в «Критике способности суждения», делает вывод Николаи, Кант осмысливает «освобождение от войны, но еще не преодоление ее». Здесь же в сноске Николаи замечает, что Шелер в своей цитате «забыл» одно важное слово: «даже»: «Даже война <…> содержит в себе нечто возвышенное» (курсив Николаи. – Н.Д.)… «В любом случае: Кант – или война. Примирение невозможно» [26, S. 385], – подытоживает Николаи.

Возникает вопрос: откуда у врача такое хорошее знание кантовского текста, отнюдь не предназначенного для широкой публики? Возможно, сказались разносторонние интересы и широкая эрудированность этого неординарного человека. Или же за этими полутора страницами, написанными в защиту Канта, стоял его друг, русский неокантианец, толстовец Отто(н) Петрович Бук, происходивший из немецкой семьи, осевшей во второй половине XIX в. в Петербурге [18, c. 144-147]. В пользу последней версии говорят три факта. Во-первых, в октябре 1915 г. Николаи обратился к Шелеру с просьбой назвать источник использованной им кантовской цитаты о войне и возвышенном [37]. Значит, к этому времени Николаи был не очень хорошо знаком с кантовскими текстами. Во-вторых, именно Бук был редактором вышедшего в 1914 г. тома «Критики способности суждения» из собрания сочинений Канта, издаваемого Э. Кассирером в сотрудничестве с другими неокантианцами Марбургской школы [38]. Соответственно, Бук прекрасно знал текст третьей «Критики». И, наконец, в своей аргументации Николаи использует мысль, изложенную Буком в статье о Толстом. «Путь и цель могут быть только едины» [39, S. 539], – пишет там Бук, и поясняет: «Братоубийство» — это «средство насилия», которое может вести только к «укреплению и увековечиванию рабства» [39, S. 540]. «Оружием никогда не достичь идеального добра (ideeles Gut)» [26, S. 383], – вторит ему Николаи в своей «Биологии войны»…

В октябре 1914 г., Бук и Николаи при участии Альберта Эйнштейна в ответ на шовинистское «Воззвание к культурному человечеству» немецких интеллектуалов [40, c. 10-12] составили антивоенное «Воззвание к европейцам» [41, c. 14-16]. Поддержать его нашел в себе смелость только один ученый и общественный деятель – астроном Вильгельм Фёрстер. Осенью 1914 г., то есть в самый разгар милитаристской пропаганды и шовинистской истерии, авторы антивоенного «Воззвания…» хотели донести до немецкой – и остальной – европейской общественности, что, во-первых, «образованные люди всех государств [должны] использова[ть] свой авторитет для того, чтобы <…> условия мира не стали источником будущих войн» [41, c. 15]. Здесь они неявно цитировали Первую предварительную статью мирного договора из кантовского трактата. Во-вторых, писали авторы «Воззвания к европейцам», «факт превращения этой войной всех европейских взаимоотношений в состояние известной текучести и неустойчивости [должен] бы[ть] использован в целях образования из Европы органического целого» [41, c. 15] и создания «союза европейцев» [41, c. 16], что косвенно отсылало читателя ко Второй окончательной статье кантовского договора, которая устанавливала основания международного права и прямо указывала на необходимость создания «мирного союза», федерации свободных государств [15, с. 385]. В отличие от большинства кантовских критиков, авторы-пацифисты были убеждены, что «технические и интеллектуальные предпосылки для этого налицо» [41, c. 15].

Этими текстами, разумеется, не исчерпывается рецепция кантовской идеи «вечного мира» до и в период Первой мировой войны, однако они достаточно репрезентативны, демонстрируя основные линии интерпретации и критики этой идеи, а также наиболее популярный набор аргументов в ее защиту. В заключение хотелось бы отметить, что ближе к концу войны и в особенности по ее завершении, сопровождавшимся отрезвлением многих умов и попытками разобраться в состоявшейся словесной войне, кантовская мысль о мире обрела новое очарование и новых поклонников. И хотя это обстоятельство не могло предотвратить страшные военные катастрофы ХХ в., оно все же подспудно способствовало осознанию возможности идти путем мирного сосуществования и появлению миротворческих международных институтов.

 

Литература

  1. Цвейг С. Вчерашний мир. (Пер. с нем.) / Предисл. Д. Затонского; вступ. статья К. Федина. М., 1991.
  2. Staudinger F. Kants Traktat: Zum ewigen Frieden. Ein Jubiläums-Epilog // Kant-Studien. – 1896/1897. – Bd. 1. – H. 3. – S. 301-314.
  3. Pfleiderer O. Die Idee des ewigen Friedens. Rede am 3. August 1895 in der Aula der Königlichen Friedrich-Wilhelms-Universität zu Berlin. Berlin: J. Becker, 1895. 20 S. URL: http://edoc.hu-berlin.de/ebind/hdok/h27_pfleiderer_1895/XML/index.xml (дата обращения: 26.07.2014).
  4. Stein L. Das Ideal des «ewigen Friedens» und die soziale Frage. Zwei Vorträge. Berlin: G. Reimer, 1896. 65 S.
  5. Белов В.Н. Предисловие // Европейская философия в контексте современности / Под ред. В.Н. Белова. Саратов: Научная книга, 2006. С. 7-8.
  6. Мори М. Мир и федерализм у Канта // Европейская философия в контексте современности / Под ред. В.Н. Белова. Саратов: Научная книга, 2006. С. 11-41.
  7. Штольценберг Ю. Терроризм, война и мир. Пер. с англ. О. Вышегородцевой // Скепсис. Научно-просветительский журнал. – 2008. – № 5. – С. 132–137.
  8. Cavallar G. Pax Kantiana: systematisch-historische Untersuchung des Entwurfs «Zum ewigen Frieden» (1795) von Immanuel Kant. Wien: Böhlau, 1992.
  9. Stein L. Kant und der Zar // Die Zukunft. 1898. Bd. 25. S. 106–112.
  10. Hoeres P. Krieg der Philosophen. Die deutsche und die britische Philosophie im Ersten Weltkrieg. Paderborn; München; Wien; Zürich: F. Schöningh, 2004.
  11. Simon G. Chronologie Vaihinger, Hans (= Johannes). URL: http://homepages.uni-tuebingen.de/gerd.simon/chrvai.pdf (дата обращения: 25.07.2014).
  12. [Vaihinger H.] Kants Schrift: Zum ewigen Frieden und der Russische Abrüstungsvorschlag // Kant-Studien. 1898/1899. Bd. 3. H. 2. S. 256-258.
  13. Кант И. Идея всеобщей истории во всемирно-гражданском плане // Кант И. Сочинения на немецком и русском языках. Т. 1: Трактаты и статьи (1784 – 1796). Под ред. Н.В. Мотрошиловой и Б. Тушлинга. М., 1994. С. 79-123.
  14. Кант И. Критика способности суждения // Кант И. Сочинения на немецком и русском языках. Т. 4: Критика способности суждения. Первое введение в «Критику способности суждения». Под ред. Н.В. Мотрошиловой, Т.Б. Длугач, Б. Тушлинга и У. Фогеля. М.: Наука, 2001. С. 69-833.
  15. Кант И. К вечному миру // Кант И. Сочинения на немецком и русском языках. Т. 1: Трактаты и статьи (1784 – 1796). Под ред. Н.В. Мотрошиловой и Б. Тушлинга. М., 1994. С. 355-477.
  16. Hoeres G. Kants Friedensidee in der deutschen Kriegsphilosophie des Ersten Weltkrieges // Kant-Studien. 2002. Bd. 93. S. 84–112.
  17. Дмитриев А.Н. Мобилизация интеллекта: международное научное сообщество и Первая мировая война // Интеллигенция в истории: Образованный человек в социальных представлениях и действительности. М.: ИВИ РАН, 2001. С. 296–335.
  18. Дмитриева Н.А. Философия как наука и мировоззрение: к вопросу о пацифизме в немецком и русском неокантианстве // Логос. Философско-литературный журнал. 2013. № 2 (92). С. 138-154.
  19. Sombart W. Händler und Helden. Patriotische Besinnungen. München; Leipzig, 1915. URL: https://archive.org/details/hndlerundhelde00sombuoft (дата обращения: 25.07.2014)
  20. Cohen H. Über das Eigentümliche des deutschen Geistes // Cohen H. Werke. Bd. 16: Kleinere Schriften V. Hrsg. von H. Wiedebach. Hildesheim; Zürich; New York: G. Olms, 1997. S. 237-297.
  21. Cohen H. Vom ewigen Frieden // Cohen H. Werke. Bd. 16: Kleinere Schriften V. Hrsg. von H. Wiedebach. Hildesheim; Zürich; New York: G. Olms, 1997. S. 311-318.
  22. Cohen H. Deutschtum und Judentum mit Grundlegenden Betrachtungen über Staat und Internationalismus //  Cohen H. Werke. Bd. 16: Kleinere Schriften V. Hrsg. von H. Wiedebach. Hildesheim; Zürich; New York: G. Olms, 1997. S. 465-560.
  23. Франк С.Л. Мобилизация мысли в Германии // Русская мысль. 1916. Кн. IX. Отд. 3: Литература и искусство. С. 20-27.
  24. Cohen H. «Du sollst nicht einhergehen als ein Verläumder». Appell an die Juden Amerikas // Cohen H. Werke. Bd. 16: Kleinere Schriften V. Hrsg. von H. Wiedebach. Hildesheim; Zürich; New York: G. Olms, 1997. S. 299-310.
  25. Deutsche Weihnacht. Eine Liebesgabe deutscher Hochschüler. Berlin, 1914.
  26. Nicolai G.F. Die Biologie des Krieges. Betrachtungen eines Naturforschers den Deutschen zur Besinnung. In 2 Bd. 2. Aufl. Bd. 1. Zürich: Art. Institut Orell Füssli, 1919.
  27. Natorp P. Die große Stunde – was sie der Jugend kündet // Natorp P. Der Tag des Deutschen. Vier Kriegsaussätze. Hagen: O. Rippel, 1915. S. 34-55.
  28. Natorp P. «Wissenschftlicher Pazifismus» // Der deutsche Wille des Kunstwarts. 1915. 1. Jg., Nr. 29 (2). S. 41-46.
  29. Natorp P. Geschichtsphilosophische Grundlegung für das Verständnis unserer Zeit // Der deutsche Wille des Kunstwarts. 1915. 1. Jg., Nr. 29 (3). S. 98-102.
  30. Кант И. Спор факультетов // Кант И. Собрание сочинений в 8 т. / Под общ. ред. А.В. Гулыги. Т. 7. М.: Чоро, 1994. С. 57-136.
  31. Scheler M. Der Genius des Krieges und der deutsche Krieg // Scheler M. Gesammelte Werke. Bd. 4: Politisch-Pädagogische Schriften. Hrsg. von M.S. Frings. Bern; München: Francke, 1982. S. 7-250.
  32. P.A. Hellmuth Falkenberg [Nachruf] // Aufbau. New York. 1954, November 12. S. 7.
  33. [Falkenfeld H.] Aus dem Feldpostbrief eines kriegsfreiwilligen Kanoniers und Studenten der Philosophie // Logos. 1914. Bd. V. H. 2. S. 220.
  34. Falkenfeld H. Schelers Genius des Krieges und der deutsche Krieg // Logos. 1916. Bd. VI. H. 1. S. 93-100.
  35. Falkenfeld H. Die Musik der Schlachten. Aufsätze zur Philosophie des Krieges. Berlin: Paul Cassirer, 1918.
  36. Schnepf R. Metaphysik und Kriegserlebnis. Martin Heidegger und die «Musik der Schlachten» von Hellmuth Falkenfeld // Deutsche Zeitschrift für Philosophie. 2006. Bd. 54. S. 201-219.
  37. Institut für Zeitgeschichte (München). ED 184 (Nachlass Nicolai), Bd. 52, Nr. 24. Postkarte von M. Scheller an Prof. Dr. G.F. Nikolai, Berlin, 18.10.1915.
  38. Immanuel Kants Werke. In Gemeinschaft mit H. Cohen, A. Buchenau, O. Buek, A. Görland, B. Kellermann hrsg. von E. Cassirer. Bd. 5: Kritik der praktischen Vernunft. Hrsg. von Benzion Kellermann; Erste Einleitung in die Kritik der Urteilskraft. Kritik der Urteilskraft. Hrsg. von O. Buek. Berlin, 1914.
  39. Buek O. Leo Tolstoi // Kampf. Zeitschrift für gesunden Menschenverstand. 1905, 24. Februar. Jg. 2. Nr. 19. S. 539-543.
  40. Ungern-Sternberg J. v., Ungern-Sternberg W. v., Der Aufruf «An die Kulturwelt!»: Das Manifest der 93 und die Anfänge der Kriegspropaganda im Ersten Weltkrieg; mit einer Dokumentation. Stuttgart, 1996. (Historische Mitteilungen: Beiheft; 18).
  41. Николаи Г.Ф. Биология войны. Мысли естествоведа. 2-е изд. М., 2007.

Опубликовано: Преподаватель – XXI век. 2014. № 2. Ч. 1. С. 46-61.

Статья выполнена в рамках проекта РГНФ 14-03-00831а «Человек в истории и культуре: философско-антропологические и философско-исторические концепции русского неокантианства».

  1. Очевидно, в качестве юбилейной даты были взяты события ноября-декабря 1870 г., когда в Северогерманский союз вступили Бавария и Вюртемберг и рейсхтаг переименовал Северогерманский союз в Германскую империю (10 декабря 1870 г.). ↩

  2. Эти две тенденции нашли свое продолжение в философских интерпретациях этой кантовской идеи на протяжении всего ХХ в. [5], [6], [7]. ↩

  3. Сообщение не подписано, авторство Файхингера установлено немецкими исследователями [11, S. 126]. ↩

  4. Не зависимо от того, кто был автором, сам факт публикации статьи о Канте в общедоступной прессе говорит о стремительно растущей популярности как Канта, так и его трактата о мире. ↩

  5. Особой формой выражения своей позиции стали коллективные и индивидуальные манифесты, которые публиковались в общедоступной прессе [17], [18]. ↩

  6. Книга вышла по-русски в 1926 г. в сокращении. Полный вариант в России до сих пор не издан, поэтому далее цитируется немецкое издание 1919 г. ↩

  7. Имеется в виду Хьюстон Стюарт Чемберлен, антисемит и автор печально знаменитой книги «Основы девятнадцатого века» (1899), в которой он изложил свою расовую теорию, оказавшую существенное влияние на Гитлера. В сборнике, на который ссылается Николаи, статьи Чемберлена и Когена расположены друг за другом [25]. ↩

  8. Николаи обыгрывает здесь многозначность немецкого предлога «vom», который может означать как «о», так и «от». ↩

  9. Фалькенберг, очевидно, имел в виду Первую предварительную статью мирного договора, изложенную в кантовском трактате «К вечному миру», согласно которой «ни один мирный договор не должен считаться таковым, если при его заключении тайно создается основание для будущей войны» [15, с. 357], или Шестую, гласящую: «Ни одно государство во время войны не должно позволять себе такую враждебность, которая сделала бы невозможным взаимное доверие в будущем состоянии мира» [15, с. 365].  ↩

  10. Кантовская Третья предварительная статья договора гласит: «Постоянные армии (miles perpetuus) должны со временем полностью прекратить свое существование» [15, с. 361]. ↩

Related Posts