Владимир Соловьев и Иммануил Кант: несовременный современник и современный несовременник
В БФУ им. И. Канта прошла международная научная конференция «Кант и Соловьев: конвергенции и дивергенции», которая была организована Академией Кантианой института гуманитарных наук в сотрудничестве с кафедрой истории русской философии философского факультета МГУ имени М. В. Ломоносова. Своими впечатления о прошедшей дискуссии с kantiana.ru поделился председатель Программного комитета, кандидат философских наук, доцент кафедры истории русской философии МГУ Борис Межуев и один из членов этого комитета – доктор философии, профессор Нейменгенского университета им. Св. Радбода (Нидерланды) Эверт ван дер Звейрде.
– Как вы оцениваете прошедшую конференцию и в чём, на ваш взгляд, заключается важность подобного рода мероприятий?
Эверт ван дер Звейрде:
– Иммануил Кант и Владимир Соловьев являются одними из самых крупных философов в истории. Без Канта философия немыслима вообще. Без Соловьева немыслима российская философия. И в этом есть некий парадокс, поскольку сам Владимир Сергеевич считал себя философом мирового масштаба. Но вне России его, к сожалению, еще очень плохо знают. Это, конечно, в известном смысле упрощение, но мне кажется, что, если бы не было советского периода, то Соловьев намного лучше воспринимался бы на Западе, и вообще – вне России. В том числе и философами.
На сегодняшний момент в Нейменгенском университете, который я представ-ляю, кроме меня русской философией вообще никто не занимается. Кто-то что-то слышал о Бердяеве, кто-то – о Франке, но не более того… И в этой связи важность прошедшей конференции состоит в том, что мы постепенно переходим к той ситуации, при которой специалисты из России и специалисты с Запада легко находят общий язык и ведут серьезную и содержательную дискуссию – и о Соловьеве, и о Канте. Ваш университет, который находится в родном городе Канта, является, на мой взгляд, замечательной площадкой для подобного рода встреч. Конечно, в России намного больше специалистов по русской философии, но нам, европейцам, тоже есть что сказать по этой теме. В конференции, помимо меня, принимали участие еще несколько иностранцев. И это, безусловно, внушает оптимизм.
Борис Межуев:
– Мне кажется, что формат, который сложился во время дискуссии, превышает логику конференции. Это, скорее, тема постоянно действующего семинара. С одной стороны, разговор велся о совершенно абстрактных вещах, а с другой – был чрезвычайно актуален и затрагивал острые проблемы сегодняшнего дня. Мне на самых разных площадках доводилось наблюдать диалоги немецких и российских экспертов по поводу целого ряда экономических и политических проблем. Но на нашей философской конференции о Канте и Соловьеве было сказано гораздо больше, чем на многих специализированных мероприятиях. Столкновение Соловьева и Канта – это не просто столкновение двух крупных мыслителей, не просто столкновение национальных философских школ. Для России – это в какой-то степени столкновение прошлого и настоящего, потому что Соловьев во многом олицетворяет великое русское, российское прошлое. Я бы даже сказал – имперское прошлое. Причем, это то имперское прошлое, которое никуда не уходит с концом империи. Политически империя, может быть, исчезает, но остается духовная всемирная отзывчивость. Стремление духовно объять весь шар земной. Это то, что называется термином всеединство и что, безусловно, соприродно русскому типу мышления. И, тем не менее, в политическом отношении Соловьев во многом принадлежит прошлому. Кант для нас – это некое настоящее. Европейское настоящее. Это тот мир, который построен вокруг ценностей свободы, автономии воли, вокруг индивидуального субъекта в качестве главной единицы и цели развития человечества. Это тот мир, в который Россия должна была войти еще в XIX веке, но в который входит только сейчас. С другой стороны, это – уходящее настоящее, которое опять же, уходя, никуда не уходит…
– Чем еще, кроме забвения в советский период, можно объяснить невысокую популярность Соловьева на Западе?
Борис Межуев:
– Для меня (и дело здесь не в том, что я занимаюсь Соловьевым профессионально) Соловьев – это воздух. Я не могу, например, относиться к Европе иначе, чем относился к ней Соловьев, который был русским европейцем в чистом виде. Кстати, может быть, поэтому он не так интересен в Европе. Там всегда на первый план выходили фигуры, символизирующие российскую уникальность, какую-то странную специфику. Соловьева в этом смысле можно сравнить с Пушкиным, который в известной мере является олицетворением русского европеизма в литературе. Западу он тоже не очень интересен. А вот Достоевский, являющий собой нечто совершенно противоположное Западу, интересен. Это нормально, потому что люди хотят искать различия. Противоположности, как известно, притягиваются.
Соловьев – это такой философский Пушкин. Но он, если вдуматься, гораздо больше может сказать Западу о России, чем многие консервативные мыслители, которые якобы соприродны России. Нет, они тоже важный элемент российского культурного контекста, но Соловьев гораздо объемней. Другое дело, что тот социально-исторический опыт, который он выразил, тоже ограничен. Поэтому мне кажется, что диалог между такими фигурами, как Кант и Соловьев, важен. И очень хорошо, что он начался.
Эверт ван дер Звейрде:
– Я полностью согласен с Борисом. Знаете, во время дискуссии звучали ссылки на работу российского исследователя Елены Прибытковой о философии права Владимира Соловьева. Книга называется «Несовременный современник». И, если говорить о Канте, то его можно назвать «Современный несовременник». Он жил за сто лет до Соловьева, но по духу, по принципам, он нам ближе. Вместе с тем должен отметить, что популярность Соловьева на Западе постепенно растет. Я предлагал многим своим коллегам, которые ничего не знают о русской философии, почитать труды Соловьева, и многие находили их интересными. Например, его высоко оценил профессор по этике. Он был в восторге от «Оправдания добра», особенно от первой части, где речь идет о таких понятиях, как стыд, жалость и так далее. Еще один пример. Я сейчас читаю лекции по российской политической философии. Одному из своих студентов я дал прочитать небольшой фрагмент из произведения Соловьева, и через некоторые время он прислал мне емейл с просьбой разрешить ему писать работу по Соловьеву. Разумеется, я сказал: «Да, пожалуйста!»
– Корректно ли называть философию Соловьева некой производной от философии Канта?
Борис Межуев:
– Соловьев в такой же степени производная от Канта, в какой и производная от Платона, Гегеля Шеллинга и Декарта. Кант, безусловно, приставляет собой некую базу для Соловьева, поскольку является родоначальником и ключевой фигурой немецкой классической философии. Но очевидно, что Соловьев много взял и от французской философии, в частности, от Огюста Конта. Совершенно четко также прослеживается английское влияние. Например, Соловьев очень интересовался Дарвиным. Он даже лично встречался с его соавтором Альфредом Расселом Уоллесом. Можно сказать, что Соловьев был религиозным дарвинистом. Он принимал в этой концепции всё, кроме происхождения человека от обезьяны, полагая, что человек – это что-то особенное, потому что он имеет душу. Идеи Соловьева позже развил французский религиозный философ Пьер Тейяр де Шарден. Важно отметить, что Соловьев пытался объединить всё. Русская философия должна, на его взгляд, быть синтезом всех направлений европейской философии. И не только европейской. И вот этот синтез и есть самый большой вклад России в мировую философию. Если же говорить конкретно об «Оправдании добра», то для меня совершенно неудивительно, почему сейчас вырос интерес к этой работе. Дело в том, что Соловьев – и об это говорится в книге Елены Прибытковой – увидел, как право начитает коррелироваться с моралью, как мораль начинает оказывать влияние на уголовное законодательство, смягчая его. А сейчас тоже самое начинает происходить и с экономикой. Нам долгое время говорили, что экономика не имеет отношения к морали, что у неё какая-то своя логика, в которой есть место нищим и богатым. Соловьев это отрицал. Он считал, что с точки зрения морали можно критиковать жесткие законы экономики. Право нельзя отделить от нравственности, экономику нельзя отделить от нравственности. Ничего нельзя отделить от нравственности. По большому счету Соловьев был социал-либералом. Во всяком случае, русские социал-либералы ссылались на Соловьева как на свой философский источник.
Эверт ван дер Звейрде:
– Вопросы, которые Соловьев ставит в своих поздних работах, в частности, в «Оправдании добра», являются во многом ключевыми. Но человечество пока не нашло на них однозначный ответ. Среди таких вопросов и вопрос отношения экономики и морали. Можно во многих аспектах не соглашаться с Соловьевым, относиться к нему критически, но нельзя отрицать важности поднимаемых им проблем. И еще хотелось бы отметить простой и ясный язык Соловьева. Переводить его достаточно просто, потому что совсем несложно понять, о чем идет речь. Именно поэтому на западных языках имеются переводы его сочинений, в том числе и на нидерландском: были переведены «Смысл любви», «Кризис западной философии», «Краткая повесть об антихристе».
Борис Межуев:
– Да, Соловьев старался излагать свои идеи максимально простым, можно сказать, газетным языком. Он автор почти двухсот блестящих статей в энциклопедическом словаре Брокгауза и Ефрона. Мало кто умел писать так просто и ярко, как Соловьев. Особенно хорошо это у него стало получаться в конце жизни.
Я считаю, что одна из проблем научного сообщества России заключается в неумении (или в нежелании) описывать сложные вещи простым языком. Есть какой-то культ академической замкнутости. Один мой знакомый журналист признался, что у него вызывают презрения издания, в которых он понимает больше половины статей. Он не считает такие издания серьезными. И я стал замечать, что такая герметичность стала для академической сферы неким паролем. Люди пишут «под Хайдеггера», часто не понимая, что собственно Хайдеггер хотел сказать и соответственно не понимая, что сами хотят сказать.
– На Западе Соловьева, как мы выяснили, знают не очень хорошо. Но ведь и в России его вряд ли можно назвать популярным философом. Почему?
Борис Межуев:
– Проблема непростая. К сожалению, исследователей Соловьева в России гораздо меньше, чем исследователей Канта. И, думаю, меньше, чем исследователей Соловьева за рубежом. Причин тому, на мой взгляд, несколько. Первая стоит в том, что есть ряд ученых, которые, что называется, хорошо поработали по Соловьеву в советское и в перестроечное время. Превзойти их сложно, поэтому мало кто решается этой дорогой идти.
Вторая проблема более серьезная. Дело в том, что Соловьев в известной степени олицетворяет иллюзии перестройки. Его идея, что нужно войти в Европу, в общеевропейский дом как целостное государство, тогда были очень популярны. А потом стало ясно, насколько эти надежды были наивными. Они потерпели крах, что отразилось впоследствии на популярности Соловьева. После перестройки стали более востребованы либо однозначно европоориентированные фигуры типа Шпета, либо консерваторы-почвенники вроде Розанова. А Соловьев – он ведь не с теми и не с другими. Он совершенно, как я уже говорил, имперский человек, но в то же время – абсолютно европейский. Потому он оказался немножко не у дел. Ну и помимо всего прочего, Соловьева трудно ассоциировать с национально-религиозным возрождением, поскольку он достаточно далеко ушел от православной церкви. Католической церкви тоже не очень просто его принять, потому что протестантские настроения Соловьева были до-вольно заметны.
Эверт ван дер Звейрде:
– Мне кажется, что мы должны делать различия между популярностью и актуальностью мыслителя. Многие актуальные философы совсем не популярны. И более того, они актуальны именно потому, что не популярны, или наоборот, они непопулярны потому, что говорят что-то важное. И если оговорить о дивергенции и конвергенции, то, я думаю, есть одна очень интересная конвергенция (то есть, сходство) Соловьева и Канта, которая заключается в том, что они были систематическими философами, систематическими мыслителями, но в то же время старались своими произведениями влиять на общественность. Соловьев помимо философии занимался еще многим – он был поэтом, мистиком, публицистом. Но главное, что он был философом на самом высоком профессиональном уровне. Так же, как и Кант. При этом оба мыслителя пытались стать публичными интеллектуалами и влиять на общество, на публичную сферу. Конечно, получалось у них это по-разному, но оба они старались, оба двигались в этом направлении. И я думаю, что такие фигуры, как Соловьев и Кант, могут стать в этом смысле примерами для любого философа. Российского, западного… любого!
Хочется надеяться, что на посвященной Канту и Соловьеву конференции всё не закончится. Насколько мне известно, в БФУ планируется серия конференций, на которых Кант будет обсуждаться вместе с каким-нибудь другим русским философом.
Борис Межуев:
– Да, это было бы очень полезно и очень интересно. Например, можно обсудить Канта и Николая Лосского. Если о том, насколько близки Кант и Соловьев можно спорить, то по поводу Канта и Лосского – всё ясно. Это полные антагонисты. Но как бы то ни было, мне, как специалисту по Соловьеву, хотелось бы, чтобы его не забывали и в ходе дискуссий, которые будут посвящены другим философам.
