М.В. Голованов. Влияние исторических условий развития Германии на формирование философского учения Иммануила Канта

Введение

 

Любой идеологии, взятой за основу во всем человеческом обществе или, по крайней мере, в большей его части, присущи свои национальные особенности. Это применительно даже для стадии ее формирования, когда она находится еще не в политической плоскости, а пока только в философской. Подобное положение определяется социальными, экономическими, политическими, духовными и прочими условиями развития конкретного государства. Таковой являлась распространившаяся в XVIII в. почти на весь европейский континент и идеология эпохи Просвещения, которая в то же время имела свою специфику в каждой отдельной стране.

Европейское Просвещение было вызвано к жизни материальными интересами проходящей процесс становления буржуазии и представляло сбой антифеодальную идеологию, выросшую из глубокого конфликта между запросами нового капиталистического развития и старыми феодальными тенденциями, которые в XVIII столетии еще сковывали наметившийся прогресс [19, с. 328]. Его основу составляла теория «естественного равенства» всех людей, большое значение также придавалось распространению знания, борьбе за установление «царства разума», что в целом означало прогресс [13, с. 18]. Так писал и сам Кант 30 сентября 1784 г. в своей работе «Ответ на вопрос: что есть Просвещение?»: «Просвещение — это выход человека из его затянувшегося несовершеннолетия. Несовершеннолетие, в свою очередь, представляет из себя бессилие человека пользоваться своим разумом без руководства со стороны другого» [21, S. 9]. Выход из этого «затянувшегося несовершеннолетия» в XVIII в. обозначился во всех ведущих европейских государствах, и, конечно, процесс этот имел свои национальные особенности, прежде всего в Германии. Если в Англии и во Франции сложились примерно одинаковые социально-экономические и политические предпосылки для зарождения и распространения идей Просвещения, то Германия в отличие от них находилась в совершенно иных условиях исторического развития [12, т. 3, с. 89—90; 2, с. 5]. Они породили своеобразие немецкого раннего Просвещения и Просвещения второй половины XVIII столетия, времени работы Иммануила Канта (1724—1804).

Понять эту специфику можно только путем детального рассмотрения объективных условий исторического развития Германии в раннее Новое время и в XVIII в.

 

1. Политическое развитие Германии

 

Переход от Средневековья к раннему Новому времени в Германии был осложнен итогами Тридцатилетней войны. Вестфальские конгрессы и заключение мирного договора в 1648 г. закрепили политическую раздробленность этой страны. В конце XVII — начале XVIII столетий она приобрела угрожающие размеры. Связано это было с установленной как на международном, так и на внутригерманском уровнях особой формой управления, которая получила название «Вестфальская система» [12, т. 2, с. 378—379].

На немецких этнических территориях, а также в Австрии с Чехией и т. д., продолжала существовать Священная Римская империя германской нации, но не как единое государство, а как конгломерат независимых субъектов, только номинально объединенных ее границами [14, с. 72; 15, с. 117]. Согласно международным договоренностям на Вестфальских конгрессах каждый немецкий государь получил возможность вести самостоятельную внешнюю политику; конечно, с оговоркой — если она не противоречит интересам империи. Однако данное положение не соблюдалось не то чтобы большинством, а практически всеми так называемыми «властителями» Германии. Все это привело к такой ситуации, при которой различные курфюрсты, князья, герцоги и т. п. вступали в явно антигерманские союзы с европейскими дворами, заключали коалиции и даже принимали покровительство иностранных монархов. Так, например, Ганновер, входивший в состав Священной Римской империи, вообще долгое время считался английским континентальным владением.

Внутри самой Германии существование общеимперских органов власти опять же не позволяло говорить о ней как о едином государстве. Регламентирующие нормы, традиции, идущие еще из Средневековья, предоставляли немецким государям огромное количество возможностей проводить политику только в своих местных интересах, не учитывая задачи общегерманские [12, т. 1, с. 94—95]. Важно в этом смысле отметить, что, например, Рейхстаг принимал решения не простым, а абсолютным большинством голосов. Тем самым каждый государь мог заблокировать любое решение, даже если оно отвечало интересам всей нации, но хоть малейшим образом ущемляло его собственные. Германский император, он же австрийский монарх, представитель правящей династии Габсбургов, обладал властью только номинальной, политически он был бессильным.

На территории этнической Германии образовалось около 300 фактически независимых государств. Этот процесс рос в геометрической прогрессии, так как внутри почти каждого субъекта Священной Римской империи складывалась схожая с вышеуказанной ситуация. Даже собственник поместья в несколько десятков гектаров мог претендовать на права независимого государя. В результате на рубеже XVII — XVIII вв. в империи было уже примерно 1500 мелких и мельчайших субъектов, обладавших всеми правами независимого государства [21, S. 46].

Такое положение дел в политической сфере оказывало огромное воздействие и на экономику, и, самое главное, на социальную и духовную жизнь страны. Два основных следствия глобального для немецкой нации масштаба, имела подобная ситуация. Во-первых, сепаратизм и разнобой местных интересов самого мизерного масштаба определил незрелость и раздробленность социальных сил Германии (если вообще возможно употреблять подобное название относительно рассматриваемого исторического периода) [1, с. 4]. Во-вторых, приблизительно в таком же положении находился и национальный вопрос. Общего представления о немецком народе как до, так и во времена Канта практически не существовало. Большинство немцев не отдавали себе отчета в том, что такое нация. К нему принадлежали также и величайшие люди своего времени: Лессинг, не понимавший любви к отечеству; Гердер, сравнивавший нацию со сбором пороков и недостатков; Гете и Шиллер вообще считали вопросы о немецком национальном единстве неуместными [9, с. 24]. Конечно, они воспевали идею единения нации, в идеале, но, опираясь на примеры действительности, считали, что в настоящий момент у немцев вообще нет чувства этнического родства.

Причиной всему этому было не только описанное выше устройство империи, но и пагубная внутренняя политика князей, которые с особым усердием насаждали каждый у себя местный патриотизм, принижая тем самым общегерманский. Но все-таки к середине XVIII столетия тенденцию к пробуждению общегерманского национального чувства можно обнаружить.

Ее признаки первоначально обозначились не в сфере национального самосознания, а в дипломатии и внешней политике. Появилось, точнее, усилилось к середине XVIII в., государство, которое начало соперничать внутри системы германских земель с Австрией, по-прежнему номинально возглавлявшей Священную Римскую империю. Им стало королевство Пруссия [8, с. 12] во время правления Фридриха II, названного потомками Великим. Отстаивая территориальные интересы своей страны, Фридрих II, несомненно, столкнулся с Австрией. Прусско-австрийское противостояние не могло ограничиться только земельными претензиями — Габсбурги вели активную борьбу против такого усиления Пруссии, при котором она могла составить конкуренцию австрийской монархии в плане доминирования внутри Германии. Создав Союз германских князей (правда, в него вошли далеко не все немецкие государи), Фридрих II тем самым предпринял ответную меру; противостояние оформилось в соперничество за реальную гегемонию в Германии. Но речь о политическом объединении под властью Австрии или Пруссии еще, конечно, не шла.

Однако, вольно или не вольно, но Фридрих II своей внешней политикой заложил фундамент общегерманской национальной идеи. Она отчетливо выразилась во время Семилетней войны, когда в битве под Росбахом прусскому королю удалось разбить неприятельскую франко-австрийскую союзную армию. По всей стране, пожалуй за исключением только этнической Австрии, эта победа была воспринята населением как победа всей Германии над иноземным врагом. Это уже было первое проявление настоящего чувства национального удовлетворения и национальной гордости [9, с. 25]. Оно было настолько велико, что при этом забылось абсолютно все: ведь под Росбахом проиграли не только французы, но и австрийцы, а немалую часть французского армейского контингента составляли наемники из немецких земель, которые повсеместно продавались германскими князьями иностранным государствам. И самое главное, почему национальному чувству торжествовать было еще рано, — в стране пролилась братская кровь.

В основе этих новых настроений находился, несомненно, социальный фактор. Немецкое бюргерство и буржуазия, а первоначально прусское, ощущали необходимость единства. Продиктовано это было в том числе и экономическими интересами, так как централизация могла дать им определенную возможность к материальному обогащению. Но добиться объединения без поддержки со стороны государственной власти было невозможно. И вот, когда среди немецкого политико-административного хаоса выделилась мощная Пруссия, третье сословие почувствовало, что у него есть союзник. Таково было начало становления «малогерманской» идеи, т. е. концепции объединения всей Германии, за исключением Австрии, под гегемонией королевства Пруссия. Она формировалась в бюргерско-буржуазной среде, а первыми ее носителями были прогрессивные представители немецкого городского сословия — деятели культуры и науки, к числу которых во второй половине XVIII столетия относился и Кант [7, с. 130].

2. Социально-экономическая история

 

Если рассматривать Просвещение не просто как идею, но как установившийся этап в развитии европейцев, бесспорным становится вывод, что оно зародилось в социально-экономической сфе­ре, а уж затем распространилось на политическую. Германия в определенном смысле не составляла никакого исключения. Однако по сравнению с передовыми державами того времени, эта страна и в данной области имела свои специфические особенности.

В Европе XVIII в. представлял из себя период стремительного перехода от общества с преимущественно аграрным производством, важными компонентами которого были дворянство и церковь, к социуму промышленного характера. Здесь более значимую роль уже играли городские слои населения, и прежде всего буржуазия. Абсолютизм тоже в какой-то мере трансформировался в модель приближенную к социально-экономическим реалиям времени. Но, тем не менее, она еще не до конца отвечала уровню нового общественного развития; сохранился, особенно в аристократической среде, старый феодальный менталитет. Все это провоцировало буржуазию к борьбе за политическое лидерство и вместе с тем обеспечивало прогресс идей Просвещения. Германия в указанном направлении развития находилась на более низкой ступени.

Начавшаяся в Англии и во Франции в XVIII в. в связи с быстрым развитием промышленности урбанизация, а также потребность в квалифицированных рабочих обеспечили процесс повышения грамотности у больших слоев населения. В Германии же 80 % немцев были тесно связаны с сельским хозяйством. Для них деревенские традиции, патриархальные учреждения (как, например, явно устаревшая судебная система), господствующее положение дворянства и т. д. были по-прежнему жизнеопределяющими [25, S. 9—10]. Внутренние границы тормозили не только политическое, но и экономическое развитие: не сложилось единой торговой сети, сужался рынок сбыта промышленной продукции, становление мануфактурного производства происходило крайне медленно. Как следствие германские земли шли по экстенсивному пути. Ситуация отягощалась еще тем, что в городской бюргерско-буржуазной среде не было однородности.

Цеховые гильдии находились в полном застое. Они не нуждались в квалифицированных рабочих и грамотных торговых агентах, которое могли максимизировать прибыль предприятия, так как ее получению мешало огромное количество бюрократических преград. Большее, что они могли себе позволить, — это обеспечить производство, сбыт продукции и снабжение всех членов предприятия [25, S. 9—10]. Понятно, что в подобных условиях, практически не отличавшихся от патриархальных, к тому же данная часть бюргерства была тесно связана с деревней, не могли возникнуть предпосылки для распространения передовых политических идей. Состоятельная же часть буржуазии, хоть и находилась в обстановке гораздо благоприятной, была ущемлена другими обстоятельствам.

Богатое бюргерство существовало только в крупных государствах Германии, которые могли вести в широких размерах торговлю и промышленную политику, в таких, как Пруссия или Австрия. Но именно здесь вольнодумство пресекалось со стороны абсолютизма, пусть даже и «просвещенного». Причем процесс этот не ограничивался только полицейским надзором, в нем превалировали экономические меры воздействия. Это и понятно, ведь процветание или упадок любого предприятия всецело зависел от правительства. Оно могло и раздавать привилегии, и лишать высочайшей поддержки. В данный отрезок времени, например во Франции, уже давно сложились национальный рынок и национальное государство. Здесь уровень развития производительных сил требовал перехода к промышленности фабричного типа и полной ликвидации феодальных отношений [19, с. 328]. Более зрелая французская буржуазия отстаивала свои экономические интересы при помощи новой идеологии. Монархия могла противиться этому в меньшей степени, нежели в Германии, вследствие того, что огромная часть доходов поступала в государственную казну в виде налогов и сборов от бурно развивающихся торговых компаний и предприятий. Банкротить их в какой-то степени означало разорять само государство.

На немецкой земле сохранялась политическая раздробленность и отсутствовал национальный рынок, а мануфактурный период развития еще был далек от своего завершения. Армия здесь формировалась преимущественно за счет рекрутских наборов, большинство государственных доходов зависело от аграрной экономики, где предпосылки к промышленному перевороту только наметились. В такой ситуации буржуазия извлекала пользу не из политической борьбы с полуфеодальным абсолютизмом, а из сотрудничества с ним. К тому же немецкие предприниматели могли получить дополнительную выгоду от использования крепостного труда [19, с. 328].

Таким образом, в Германии вопросами политики и идеологии, обозначением новых, вполне возможных, путей общественного развития занималась только небольшая прослойка интеллигенции, но содействовать формированию сильного общественного мнения среди инертной бюргерско-буржуазной массы она была не в состоянии, не в пример той же Франции. Поэтому в течение всего XVIII столетия распространение идей Просвещения в Германии шло преимущественно в ученой среде, не с большим размахом и со своими специфическими особенностями, которые и составляли феномен именно немецкого Просвещения [9, с. 22].

В основе новейших идей лежало учение Лейбница [4, с. 460]. А когда научные и философские результаты его работ стали популяризироваться Томазием и Вольфом, а также их учениками (в этом смысле нельзя обойти стороной тот факт, что Кнутцен, виднейший представитель философской школы Вольфа в Кенигсберге, был одним из первых учителей Канта [3, с. 13]) с университетских кафедр, тогда к знанию начали приобщаться новые круги городского общества. Данный процесс усилился в результате появления новых книг и таких периодических изданий, как, например, морально-философский еженедельник Готшедта. Этим путем в Германии начало складываться образованное бюргерство, готовое к восприятию новых духовных и политических ценностей. Однако сами эти идеи были весьма умеренными, так как данный процесс своим реакционным вмешательством регламентировали власти. Красноречивым примером тому могут послужить факты из правления прусского короля, преемника Фридриха II, — Фридриха Вильгельма II. Его вступление на престол в 1786 г. было ознаменовано двумя эдиктами: один из них карал за любое отступление от религиозной догмы, другой — усиливал цензуру. Вышедшая в 1793—1794 гг. двумя изданиями книга Канта «Религия в пределах только разума» вообще инициировала именной королевский указ, предупреждавший автора, что если его дальнейшая деятельность будет иметь расхождения с протестантским вероучением, то это повлечет за собой серьезные репрессии [19, с. 330].

Под давлением этих обстоятельств критика феодально-абсо­лю­тистских порядков в Германии у немецких просветителей возымела скрытый и двойственный характер. С одной стороны, она получила выражение не в резком осуждении отживших институтов, которые были данностью только в Германии, тогда как во многих других странах Европы уже представляли собой исторический анахронизм, не в прямолинейных социально-поли­ти­чес­ких требованиях, а в теоретических общефилософских построениях, порой допускавших спорное толкование [19, с. 329]. С высоты принципов разума, ставших основой новой философии, в том чис­ле и у Канта, шло проповедование идей единения нации, допускалось только завуалированное осуждение строя, церкви и т. п. Призыв к их уничтожению ни в коем случае не был возможен.

С другой стороны, опять же принимая во внимание условия германской действительности XVIII в., немецкие просветители, главным образом, встали на защиту индивидуальной свободы. Они проповедовали волю для мысли и совести, принципы личной независимости человека от внешнего авторитета. Важным направлением стала антропология, новое понимание человека (в прямом смысле и у Канта). Конечно, так сказать, «между строк» прослеживались явные намеки на окружающую реальность, но сами проблемы социума, человека как личности и индивидуальности от этого не становились второстепенными.

Возможно, именно этим научным направлением немецкие философы второй половины XVIII столетия заложили фундамент для мыслителей будущего, в то время как их английские и особенно французские коллеги больше всего были ориентированы на построение продуманной государственно-политической теории.

 

3. Духовная сфера немецкой нации в XVIII столетии

 

Как уже было указано выше, на специфике немецкого Просвещения сказалось особое развитие таких областей жизнедеятельности Германии, которые формировали мировоззрение и в целом менталитет народа. Долгое время они находились под пристальным надзором государства, а частичное освобождение от гнета произошло только после возвышения философии в системе научного знания этой страны, что выразилось в конце второй половины XVIII столетия в знаменитом «споре факультетов»; инициатором и участником его был в том числе и Кант.

Складывание быстрыми темпами буржуазных отношений в Англии и во Франции повышало общий процент грамотности населения. В Германии этот процесс был замедлен, но и здесь происходили определенные позитивные сдвиги в XVIII в. Оценки свидетельствуют, что в Центральной Европе в начале указанного столетия примерно десять процентов взрослого населения могли читать. К 1770 г. это число выросло до пятнадцати процентов, а в 1800 г. оно уже составляло 25 процентов. Развитие образования шло в основном в городах, тогда как крестьянские слои общества по-прежнему оставались неграмотными [23, S. 435]. К новому типу читателя, осознававшего исходившие от интеллигенции идеи, относились мелкие и средние предприниматели, естественно, состоятельная часть буржуазии, чиновничество, а также находящиеся в тесном контакте с начальством мелкие служащие. Свести данную ситуацию на нет германские правители не могли, так как общим следствием установления буржуазно-капит­а­ли­сти­чес­кой системы был рост образованности. Власти в условиях немецкой действительности, имели возможность только воздействовать на складывание общественного мнения среди грамотного населения в нужном им русле. Первым пунктом такой государственной политики были определенные меры влияния на средства массовой информации.

В Германии существовало три основных направления распространения сведений. Первый — слухи. Ими в основном пользовались дворянско-аристократические круги. Понятное дело, что исходя от правящих дворов они изначально распускались с заранее вложенным толкованием, да и сами носители зачастую были заинтересованы в определенном искажении [20, S. 13—15]. Остальная часть общества, в том числе и горожане, узнавали о новостях из официальных политических источников или из периодической печати. Именно в данной области и происходило невиданное зондирование населения.

Предписания суверенов или любые другие важные данные оглашались после проповедей с кафедр либо, вне зависимости от проведения обрядов богослужений, возле церквей. С повышением грамотности городских слоев в первой половине XVIII в. были очень распространены случаи вывешивания печатных экземпляров официальных сводок при ратушах, а также в местах массовых скоплений народа. Данный вид получения информации населением всецело контролировался двором: в проповедях, письменных источниках и т. п. деятельность монархов получала только благожелательную интерпретацию, даже вопреки реальной ситуации [20, S. 15—16].

Наряду с прямой передачей новостей существовала и другая система — посредством газет, журналов и листовок. В первой половине рассматриваемого столетия насчитывалось около 250 тысяч наименований периодических изданий. Напрямую государство не могло с таким размахом оказывать на них давление, как на официальные средства распространения информации. Однако до 50-х гг. XVIII в. здесь применялись косвенные меры воздействия. При помощи так называемых ложных сообщений и прочих ухищрений власти отвлекали общественное мнение от назревших, становившихся все более видимыми, актуальных проблем повседневности [20, S. 19—19]. Явную фальсификацию общественного сознания могла приостановить только новая идеология. Ее постулаты во второй половине XVIII столетия разрабатывались виднейшими деятелями образования и науки.Но и эта область духовной жизнедеятельности Германии, пусть в меньшей степени, чем описанная выше, все же находилась под политическим контролем.

В современном мире философия понимается как основа мировоззрения общества. Для Германии XVIII в. была свойственна борьба этой науки за лидирующее положение, и развернулась она в недрах университетского образования. Лейбниц, Вольф, Кант и их современники упорно боролись за роль философии как квинтэссенции всего научного знания.

В XVII столетии, а также долгое время в течение следующего века претендующие на лидерство во всей Священной Римской империи учреждения культуры и высшие учебные заведения отсутствовали. Следовательно, образование оставалось только провинциальным, что сказывалось на разобщенности научных разработок. Перед университетами (в которых редко было более 500 студентов) стояла главная задача — выпускать государственных служащих, священников и специалистов в таких отраслях, как медицина и юриспруденция. Философия отождествлялась с прикладной наукой и рассматривалась как подготовительный предмет перед началом изучения теологии или права [21, S. 45—46].

Примерно со второй половины XVIII в. философия постепенно выходит на первый план и приобретает значение фундаментальной науки. На данной основе началась перестройка системы обучения (в Альбертине эти новые веяния получили практическую реализацию лишь в начале XIX в., но кенигсбергский университет в XVIII столетии не являлся показателем для всей Германии). Это был итог долгой борьбы ученых, ознаменовавший завершение периода раннего Просвещения.

В Священной Римской империи начало бурно развиваться «академическое движение»: в 1744 г. открылась Королевская академия наук в Берлине, в 1751 г. появилась Геттингенская академия наук, основывались и развивались академии наук в Майнце, Фрейбурге, в других областях [23, S. 436]. Возникновение Академий было результатом объективных потребностей. Выше было указано, что развитие буржуазных отношений в Германии шло медленно, но все же шло. Новое производство требовало образованных людей, тесной взаимосвязи с передовой наукой. В условиях развития технического знания гуманитарное не могло отставать. Этим во многом и обуславливался описанный процесс возвышения философии. К тому же Германия не находилась в замкнутом положении, прогрессивные идеи Просвещения доходили и сюда.

Официальным средствам массовой информации стали составлять конкуренцию «новые еженедельники», выходившие из ученой среды и бывшие более объективными. Между 1754 и 1765 гг. наименований таких «новых журналов» было всего 754, а вот в период от 1766 г. и до 1790 г. — уже 2191 [23, S. 435]. Но философия второй половины XVIII в., дискуссионные вопросы которой в них поднимались, по-прежнему не была такой революционной по отношению к абсолютизму, как, например, во Франции. Здесь зрелая и богатая буржуазия поддерживала ученых, создававших антимонархическую идеологию. В Германии третье сословие такой возможности не имело, в результате чего Просвещение было вынуждено сотрудничать с государством. Да и сама полуфеодальная власть нуждалась в науке: с одной стороны, этим можно было ее контролировать, пусть и не так существенно в сравнении со средствами массовой информации, с другой — протекторат и поощрение знания повышали престиж страны, в чем выражались мелкодержавные стремления местных правителей Германии.

Несколько иначе дело обстояло в крупных государствах Священной Римской империи — в Австрии и в королевстве Пруссия, где буржуазные отношения проходили процесс становления более стремительно. Но и тут новая форма абсолютизма — «просвещенный абсолютизм» — имела свои способы воздействия и на третье сословие, и на новую философию, не допускал острой критики власти, а уж тем более идеи свержения монархии.

Здесь государственная служба являлась для значительной части образованного населения основным способом повышения социального статуса и, можно предполагать, немаловажным источником дохода. Именно в этом обстоятельстве проявилась одна из причин того прикладного толкования, которое было свойственно немецкому Просвещению. Кроме того, система обучения в Германии и во второй половине XVIII столетия была преимущественно направлена на подготовку чиновников и служащих. Это позволяло властям осуществлять всестороннее вмешательство в жизнь общества, в том числе в сферу образования и науки [11, с. 325].

С конца XVII в. теории «естественного права» и «общественного договора» уживались в этой стране с признанием монархии. И Пуфендорф, и Томазий, и отчасти Вольф не отрицали возможности неограниченной власти одного человека; Гердер, выступая против так называемой «самой совершенной государственной машины», не всегда отождествлял ее с абсолютистским государством [24, S. 205]. На фоне общей робости политико-правовой мысли в Германии смелостью и последовательностью отличались воззрения Канта [11, с. 325—326]. Но и он не допускал категорических трактовок.

Кенигсбергский мыслитель отдавал теоретическое предпочтение республиканскому строю, но при этом он характеризовал его только через принцип отделения законодательной власти от исполнительной. Гарантией подобного разделения властей Кант считал наличие представительной системы; иными словами, допускалась возможность конституционного ограничения исполнительной власти, кому бы она ни принадлежала — одному лицу или многим [19, с. 339]. Кроме того, все это не мешало ему раздавать похвалы Фридриху II: «…Государь этот, — писал Кант, — является самым просвещенным человеком и заслуживает благодарность мира и потомства за то, что, поскольку это зависело от его власти, он вырвал людей из состояния детства и интеллектуальной зависимости» [16, с. 51]. Две приведенные мысли этого ученого взяты из разных его работ, в которых и предметы философских рассуждений отличались. Первая из «Вечного мира» 1795 г., а вторая из уже упомянутой — «Ответ на вопрос: что есть Просвещение?». Но наличие такого противоречия позволяет сделать вывод — «просвещенный абсолютизм» философа вполне устраивал.

Примерно в таком же ключе развивалась и просветительская литература Германии. Присутствовавшая в данной области духовной сферы критика действительности выражалась ведущими писателями при помощи эзопова языка, т. е. в завуалированном виде. Можно предположить, что немецкая литература и философия находились в рассматриваемый период времени под взаимным влиянием друг на друга. Присутствовала и боязнь гонений. Все это в совокупности дает возможность резюмировать — эпоха Просвещения в Германии (т. е. те идеи, которые вырабатывали философия и литература) имела умеренный характер.

Под воздействием борьбы за ограничение монархии и самой французской революции конца XVIII столетия немецкая буржуазия и интеллигенция начала с большей уверенностью сражаться за свое место в обществе [22,S. 401]. В Германии 70-х — 80-х гг. XVIII в. распространялись так называемые «общества чтения», которые объединяли представителей науки, литературы и предпринимателей, где обсуждалась современная ситуация, высказывались мнения относительно необходимости перемен и т. п. [23, S. 436—437]. Итогом их работы были конкретные литературные и философские произведения. В них осуждалась деятельность властей, но с помощью всевозможных сравнений и аллегорий, а не напрямую. Точно понять общественное значение морального протеста писателей и философов немецкого Просвещения против норм германской действительности можно, лишь только уяснив, что представляли собой эти нормы.

Так, например, в 1785 г. князь-епископ Шпейера выпустил свои предписания: «Подданные должны смотреть на себя, как на служителей, потому что владетельный князь — их господин и имеет власть как над жизнью, так и над имуществом». А юридический факультет университета в Галле в то же самое время официально признавал господ как лиц не подчиненных законам, ибо таковые дают отчет одному только Богу [19, с. 332—333]. В германских «просвещенных монархиях», а именно в королевстве Пруссия времен Фридриха II и его ближайших наследников или в Австрии под властью Иосифа II, дело обстояло несколько иначе. Государи не допускали оскорбительных высказываний относительно своих подданных, называли себя первыми слугами народа, даже проводили прогрессивные преобразования. В частности, прусский король, увлекавшийся еще в молодости философией, в том числе и просветительской, осуществил реформу образования, направленную на повышение уровня грамотности простого населения, а Иосиф II отменил пытки, смертную казнь и издал закон о веротерпимости. Но «просвещенный абсолютизм» все равно оставался абсолютизмом, так как он исключал участие граждан в управлении государством [10, с. 393—395].

Под воздействием данных обстоятельств видные деятели литературы немецкого Просвещения обличали аристократию и «властителей» Германии. Лессинг в своей «Эмилии Галотти» писал об эгоизме отравленного лестью принца и его окружении. В «Мине фон Барнхельм» он устами своего героя провозглашал: «Служение великим мира сего чревато опасностями и не вознаграждает за труды, гнет и унижение, которых оно стоит». Знаменитый поэт Шиллер в принадлежащей его перу популярной драме «Коварство и любовь» со всем блеском дарования развернул картину гнусных преступлений некоего князька-самодержца [19, с. 333; 17, с. 176—177].

Примерно в таком же аспекте формулировались и философские умозаключения. Кант, выдвинувший мысль о «категорическом императиве» в своей работе «Критика практического разума» (1788), представил ее как требование «поступай так, чтобы максима своей воли в любое время могла стать принципом всеобщего законодательства», властно повелевавшее людям необходимость побеждать свои инстинкты и эгоизм [18, с. 174—175, 197]. Конечно, выдающийся философ обращался к человеку, а не к конкретному государю. Но если иметь в виду всеобщность «категорического императива», то и любой монарх должен был ему следовать.

Заканчивая обзор истории развития Германии в XVIII столетии, необходимо подчеркнуть, что эта страна не испытывала недостатка ни в талантах, ни даже в недовольстве действительностью. Но общественная жизнь здесь существенно отставала от прогрессивных стран Западной Европы: связи между отдельными ее частями почти отсутствовали, буржуазия была слаба и несамостоятельна, а передовые ее деятели были оторваны от масс и неспособны руководить движением против феодально-абсолю­тист­с­ких порядков [16, с. 78—79].

Отрицательное отношение к германскому строю сформировалось и у выдающихся деятелей науки, что нашло отражение в философии. Однако и здесь высказываемые ими мысли были далеки от революционных, так как ученая среда подвергалась давлению со стороны абсолютистских государств. Тем не менее, немецкое Просвещение отвечало национальным интересам, которые в XVIII в. понимались еще далеко не всеми представителями различных слоев общества. В философии и литературе это выразилось в проповедовании идеи консолидации, в воспитании чувства национального самосознания. Если в Англии, и особенно во Франции, просветители в основном были заняты созданием буржуазной (республиканской) идеологии, то в Германии наряду с ней вырабатывались новые гуманистические идеалы. К ним относились:

• проблема взаимоотношений человека и общества;
• новая мораль, основанная на принципах добродетели и разума;
• прогрессивное, по сравнению с достижениями предыдущих эпох, понимание антропологии и т. п.

Огромный вклад в формирование указанных новых тенденций для мыслителей будущего внес Кант, который на рубеже XVIII — XIX вв. был уже общепризнанным не только немецким, но и европейским теоретиком. Его философия являлась радикальной попыткой устранить противоречия единичной и общей воли, личности и социума. Для решения данной задачи требовалась кардинально иная, нежели прежде, метафизика, иная антропология, иная этика [5, с. 33].

Приведенные выше примеры как доказывают гениальность Канта, выразившуюся в том, что он значительно опережал научные разработки своей эпохи, так и опровергают ее. Мировоззрение любого человека формируется в определенной исторической ситуации, на него оказывает воздействие среда. Так и Канта в этом смысле можно признать лишь продолжателем, но с определенной долей новаторства, той линии философствования, которую наметили его выдающиеся предшественники. Подтверждением тому и другому служат высказывания исследователей его жизни и творчества.

Куно Фишер говорил о нем: «Вся его манера воспринимать, мыслить и жить, — одним словом, вся его духовная индивидуальность не имеет ничего общего с тем, что бывает свойственно гениальным натурам». Затем продолжал: «Кант хотел быть и был только немецким профессором». К этому мнению присоединялся Шендерфер. «Тщетно мы будем искать, — писал он, — в письмах и сочинениях Канта непосредственного, самопроизвольного, полусознательного, стихийного действия одной лишь природы; а между тем, все это ведь присуще и характерно для него. У Канта все подчинено рефлексии и разуму: всякое слово, вся его деятельность, весь его образ жизни». Георг Зиммель как-то сказал про Канта, что он представлял собой единственный в истории философии пример гения-филистера. Но, с другой стороны, этому взгляду можно противопоставить слова Арнольдта, одного из лучших исследователей и знатоков Канта. Он считал, что вся жизнь Канта, рассматриваемая изнутри, а не по ее внешней видимости, носила на себе отпечаток гениальности: она совершенно своеобразна и необычна. «С начала своего самостоятельного развития вплоть до старости Кант никогда не делал того, что на его месте делали бы обыкновенные люди. Поэтому при ближайшем рассмотрении оказывается, что его жизнь вовсе не шла вперед с полной равномерностью, а двигалась по направлению к своей цели совершенно неправильным образом. Он всегда действовал в противоречии с обычными взглядами людей и обманывал ожидания тех, кто окружали и наблюдали его». Уже этот спор [6, с. 7] является доказательством, так сказать, внутренней антиномичности в жизни и личности Канта.

Наверное, принимать во внимание необходимо обе позиции, но только в том аспекте, что специфика развития политической, социально-экономической и духовной сфер Германии XVIII столетия сформировала в мировоззрении Канта идеи, продолжающие общественно-политические разработки в духе его времени, и в то же время глубокая его неприязнь к окружающей действительности породила гениальное новаторство в теориях о человеке, а также в антропологии.

 

Список литературы

1. Асмус В. Ф. Философия Иммануила Канта. М., 1957.
2. Баскин Ю. Я. Кант. М., 1984.
3. Виндельбанд В. От Канта до Ницше. История новой философии в ее связи с общей культурой и отдельными науками. М., 1998.
4. Виндельбанд В. История новой философии в ее связи с общей культурой и отдельными науками. М., 2000. Т. 1: От Возрождения до Просвещения.
5. Волков В. А. Идея политики в немецкой классической философии: И. Кант, И. Г. Фихте. СПб., 2001.
6. Геллер И. З. Личность и жизнь Канта. Пг., 1923.
7. Германская история в Новое и Новейшее время / под ред. С. Д. Сказкина. М., 1970. Т. 1.
8. Гулыга А. Кант. М., 1981.
9. Дживелегов А. К. История современной Германии. СПб., 1908. Ч. 1: 1750—1862.
10. История Германии: в 3 т. / под общ. ред. Б. Бонвеча, Ю. В. Галактионова. М., 2008. Т. 1: С древнейших времен до создания Германской империи.
11. История Европы / под ред. М. А. Барга. М., 1994. Т. 4: Европа Нового времени (XVII — XVIII века).
12. Кареев Н. И. История Западной Европы в Новое время. СПб., 1908—1914. Т. 1—3.
13. Кассирер Э. Философия Просвещения. М., 2004.
14. Меринг Ф. История Германии / пер. И. Степанова. М., 1923.
15. Очерки истории Германии с древнейших времен до 1918 г. / И. М. Кривогуз, М. А. Коган, Р. С. Мухина, И. В. Ковалев. М., 1959.
16. Перцев В. Н. Очерки истории Германии XVIII в. Минск, 1959.
17. Тураев С. В. «Дон Карлос» Шиллера: проблема власти // Монархия и народовластие в культуре Просвещения: сб. ст. / отв. ред. Г. С. Кучеренко. М., 1995. С. 175—183.
18. Философский энциклопедический словарь / под ред. Е. Ф. Губского, Г. В. Кораблева, В. А. Лутченко. М., 2000.
19. Эпштейн А. Д. История Германии от позднего Средневековья до революции 1848 г. М., 1961.
20. Alltag in der Zeit Aufklärung / Hrsg. von K. Gerteis. Hamburg, 1991.
21. Aufklärung in Deutschland / Hrsg. P. Raabe, W. Schmidt-Biggemann. Bonn, 1979.
22. Krauss W. Studien zur deutschen und französischen Aufklärung. Berlin, 1963.
23. Laube A., Vogler G. Deutsche Geschichte. Bd. 3. Berlin., 1983.
24. Stolpe H. Aufklärung, Fortschritt, Humanität: Studien und Kritiken. Berlin, 1989.
25. VogesM. AufklärungundGeheimnis. Tübingen, 1987.

 

Данная статья впервые была опубликована в сборнике «Классический разум и вызовы современной цивилизации» (2010):

Голованов М. В. Влияние исторических условий развития Германии на формирование философского учения Иммануила Канта// Х Кантовские чтения. Классический разум и вызовы современной цивилизации: материалы международной конференции: в 2 ч. /под ред. В. Н. Брюшинкина. — Калининград: Изд-во РГУ им. И. Канта, 2010. Ч. 2. C. 24 – 43.