Д. Полянский. О кантоведах и кантоедах

Дмитрий Полянский

«Есть преступления хуже,
чем сжигать книги.
Например — не читать их».
Рэй Брэдбери.

1 апреля 2013 года президент РФ Владимир Путин своими высказываниями  инициировал новую волну дискуссий о роли Канта в России вообще и Калининградском регионе в частности. Всё началось с того, что на встрече с делегацией БФУ им. Канта прямо напротив президента посадили аспирантку, сотрудницу Института Канта и просто красавицу Юлю Мазур.

Для Института Канта такая диспозиция обещала самые благоприятные последствия, и Путин ожиданий не обманул.  В беседе с Юлей он среди прочего заявил, что “Кант может быть и должен быть не только символом вашего университета, но в известном смысле символом всего региона, всей Калининградской области, даже не только Калининградской области…. надо посмотреть, что можно сделать в этом смысле с федерального уровня.” (http://www.kremlin.ru/news/17780)

Когда власть предлагает что-то сделать “с федерального уровня”, неизменно оживляется вся нижевисящая вертикаль. Губернатор Калининградской области Николай Цуканов отреагировал молниеносно: “Безусловно, мы всегда считали, что мы недостаточно используем имя Канта. Действительно, это мировой бренд, который мог бы сегодня эффективно использоваться в регионе”. Далее Цуканов сообщил, что как федеральным структурам, так и региональным поручено разработать концепцию использования этого бренда. (http://www.newkaliningrad.ru/news/community/k1901176.html)

Иммануил Кант – бренд? Я уже слышу возмущённые голоса сограждан: совсем там наверху с этими брендами взбрендили! Как можно из классика, к тому же  – немецкого, сделать региональный бренд? И что это вообще значит – “эффективно использовать имя Канта”? Об этом, собственно, я и хотел высказаться.

Целесообразно различать кантоведение и  кантоедение. Кантом можно питаться, а можно его ведать. Кантоеды используют Канта, чтобы пополнить свои жировые запасы. Для них знаменитый философ лишь символическая имиджевая наживка для привлечения вкусных потоков туристов и инвестиций. Кантоведы потребляют Канта иначе. Эти странные люди читают тексты кёнигсбержца, пытаются разобраться в его не всегда простых концепциях и теориях, и даже, что совсем удивительно, соизмеряют с кантовскими идеями свою личную и общественную жизнь.
Диалектическая связь между этими двумя группами очевидна – крошки со стола кантоедов идут на переводы, исследовательские проекты, журналы, конференции, просветительские лекции. И наоборот, – чем лучше люди знают Канта как личность и как мыслителя, тем шире спектр маркетинговых возможностей по использованию его имени.

Проблема в том, что на сегодня экстенсивный рост кантоедения практически себя исчерпал. В самом деле, что ещё можно сделать для  продвижения нашего родного “бренда”? Памятник и табличку воссоздали, скамейку Канта поставили, кафедральный собор с могилой восстановили, музей организовали, федеральный университет его именем назвали (что, кстати, для России беспрецедентно), фильмов о нём наснимали. В любом путеводителе по 39-му региону рассказ о Канте – обязательная часть контента. Тут хоть десяток концепций создай – а дальше двигаться особенно некуда. В самом деле, не называть же его именем города, посёлки, пиво и футбольные команды.

Совсем другое дело – это качество потребления. Насколько наши чиновники, бизнесмены, экскурсоводы и остальные горожане действительно знакомы с наследием немецкого мыслителя? Понятно, что вокруг Канта сложился своеобразный народный фольклор.

Но представляет ли он для калининградцев что-то большее, чем букет распространённых стереотипов (дескать, жил здесь когда-то щуплый немецкий профессор, вёл скучную и однообразную кабинетную жизнь, без конца морализаторствовал, был трудолюбив, пунктуален, но, конечно же, одинок)? Насколько осторожны в своих суждениях современные земляки знаменитого философа? Как часто им достаёт мужества пользоваться собственным умом? Чего хотят обрести в жизни – условное личное счастье любой ценой, либо внутреннее достоинство, сообщающее твёрдость духа в этой “юдоли страдания”? Готовы ли они к содержательной дискуссии с кёнигсбержцем, или ограничатся надписями на стенах?

Разделяют ли они кантовскую “религию в пределах только разума”, его веру в прогресс, пацифистские и космополитические убеждения? Могут ли они похвастать хоть какими-то осознанными моральными принципами? Чувствуют ли они вообще какую-либо связь с культурой трофейного Кёнигсберга?

Не здесь ли заложен единственно реальный потенциал роста? В последние годы кантоведение развивалось за счёт кантоедения, но не пришло ли время, когда кантоедение может прирастать лишь  с помощью просветительских усилий кантоведов? Хочется надеяться что мы, калининградцы, способны  взять у Канта лучшее, что от него осталось, и я смею думать, что это лучшее покоится в его книгах, а не могиле.

На упомянутой встрече президент РФ обещал помочь в подготовке нового академического издания собрания сочинений Канта. Не думал, что когда-нибудь где-либо я такое напишу, но в этом вопросе я президента Путина полностью поддерживаю! Впрочем, даже если издание состоится, оно всё равно останется явлением эзотерическим, интеллектуально доступным лишь узкому кругу специалистов. Перед современным кантоведением стоит не менее насущная экзотерическая задача – сделать наследие Канта понятным и актуальным для массового и не очень подготовленного к чтению сложных текстов обывателя. В России, где популяризация науки находится, наверное, даже в большем упадке, чем сама наука, такая задача представляется почти невыполнимой. Советские институты популяризации науки разрушены, новых же явно недостаточно. И вот об этом, возможно, и стоит задуматься при разработке федеральных и региональных концепций.