Б.Л. Губман. Концепция способности воображения И. Канта в экзистенциально-герменевтической интерпретации М. Хайдеггера и Х. Арендт

Концепция способности воображения И. Канта находится в центре внимания многих крупных мыслителей 20 в., придерживающихся различных и порой полярных мировоззренческих установок. Она побуждает их к плодотворным дискуссиям, высвечивая подчас те грани мысли великого немецкого философа, которые  стали актуальными в свете социокультурной ситуации прошлого и рубежа нынешнего столетий. Без сомнения особый интерес к концепции способности воображения Канта проявляется у философов экзистенциально-герменевтической ориентации. М. Хайдеггер сделал трактовку способности воображения Канта основанием собственной версии фундаментальной онтологии, а его ученица Х. Арендт продемонстрировала ее значимость для экзистенциально-герменевтической интерпретации конституирования  культурной и политической реальности. Попытаемся рассмотреть особенности их видения концепции способности воображения Канта, ее потенциальных возможностей, оказавшихся созвучными современности.

Как известно, Кант усматривал в способности воображения необходимую функцию души, которая обеспечивает синтетическую перспективу в познавательной активности человека. «Синтез вообще, как мы увидим это дальше,‑ писал он, ‑ есть исключительное действие способности воображения, слепой, хотя и необходимой функции души; без этой функции мы не имели бы никакого знания, хотя мы и редко осознаем ее» [2]. Изначально перед Кантом стояла проблема обоснования возможности познания, которое немыслимо без синтетического расширения, и именно поэтому он обратился к поиску специфической способности, обеспечивающей этот процесс. Воображение – способность представлять предмет также и без его присутствия. Она призвана дать рассудочным понятиям чувственное созерцание, а стало быть, принадлежит чувственности. Однако, по мысли Канта, синтез, осуществляемый на базе этой способности, говорит о том, что она в состоянии a priori определять чувство. Следовательно, синтез созерцаний сообразно категориям есть трансцендентальный синтез способности воображения. Таким образом, происходит своеобразное единение рассудка и чувственности. Способность воображения, поскольку она не сводима к простой «репродуктивной» ассоциации чувственных данных, спонтанна, обладает априорным статусом, и в силу этого обстоятельства характеризуется Кантом как «продуктивная».

Осознание Кантом априорного статуса продуктивного воображения, позволяющего осуществить единение рассудка и чувственности, высоко оценивается Хайдеггером. В книге «Кант и проблема метафизики» (1929) он писал, характеризуя значимость способности воображения в деле единения чувственности и рассудка: «Интерпретация обоснования показала: трансцендентальная способность воображения – это не просто внешняя скрепа, соединяющая два крайних звена. Она является изначально единящей, т.е. она, как особая способность, образует единство двух других, которые сами имеют с ней сущностную структурную связь» [4]. Однако сама по себе подобная констатация отнюдь не являлась конечным устремлением Хайдеггера в деле интерпретации кантовского учения о продуктивном воображении. Анализ классического текста Канта нужен немецкому теоретику для обоснования идей фундаментальной онтологии, представленных в книге «Бытие и время» (1927), и во многом демонстрирует тот путь, который был им пройден при создании собственного мировоззрения.

Хайдеггер увидел в теме трансцендентальной способности воображения, присутствующих в «Критике чистого разума»,  пролог к обоснованию возможности метафизики конечности, собственного варианта фундаментальной онтологии. Продуктивное воображение рисовалось Канту как неотрывное от такой априорной формы чувственности как время. Это выявил проведенный им анализ механизма схематизма рассудка, через который реализует свои возможности продуктивное воображение. Механизм действия схематизма рассудка, по Канту, предполагает опору на время как «чистый образ всех предметов чувств».

Рассуждая о схематизме чистых рассудочных понятий, Кант писал: «Реальность в чистом рассудочном понятии есть то, что соответствует ощущению вообще, следовательно, то, понятие чего само по себе указывает на бытие (во времени)» [1]. Бытие, стало быть, мыслимо в горизонте времени, и эти гносеологические выкладки составили впоследствии основу построений Хайдеггера, созданного им варианта фундаментальной онтологии.

Кант, как представлялось Хайдеггеру, своим анализом продуктивного воображения сумел объединить воедино теоретический и практический разум, показав роль человеческой субъективности, творчества. Он подчеркивал, что «разумение бытия из основы конечности Dasein в человеке должно набрасываться на время, время в сущностном единстве с трансцендентальной способностью воображения обретает в «Критике чистого разума» центральную метафизическую функцию» [4]. Подчеркивая полярность собственных воззрений философской антропологии, Хайдеггер рассматривал учение Канта о продуктивном воображении как важнейшее звено его системы, выводящее на проблематику бытийного присутствия человека во времени как основополагающего момента феноменологически обосновываемой онтологии, ниспровергающей классическую метафизику.

Хайдеггеровское прочтение кантовского наследия в этом ключе вызвало волну нареканий, прежде всего за тенденциозность, нежелание следовать духу кантовской философии в ее целостности. Указывая на несовпадение пафоса философии Канта с направленностью исканий Кьеркегора и Хайдеггера, Э. Кассирер писал: «Он открыл основную форму «идеализма», которая, с одной стороны, указывала человеку на «страшный пафос опыта», и устанавливала его на этой основе, с другой – уверяла его в сопричастности «идее» и тем самым бесконечному» [3]. Итогом было устранение «страха перед ничто». Кассирер использовал кантовское учение о продуктивном воображении в плоскости интерпретации  многообразия символических форм культуры. Однако среди учеников и последователей Хайдеггера также во многом реализовалась тенденция, не отвергая предложенного им ракурса истолкования кантовского учения о продуктивном воображении, рассмотреть его и как значимый вариант понимания пути конституирования культурной и политической реальности. В данной связи заслуживает внимания вариант трактовки кантовского наследия, предложенный ученицей и последовательницей Хайдеггера Х. Арендт.

Будучи хорошо осведомленной об истории споров о возможности экзистенциальной интерпретации Канта, Арендт отнюдь не склонна критиковать антропологию в духе Хайдеггера. Она скорее расположена к созданию собственного варианта экзистенциальной антропологии путем переосмысления кантовского наследия, и, в частности, учения о продуктивном воображении. Вместе с тем, сам пафос рассмотрения человеческого бытия как конечного и немыслимого вне времени, безусловно, наследуется ею от Хайдеггера.

Существует единство и преемственность между анализом «активной жизни», предложенным в фундаментальном труде Арендт «Человеческое состояние» (1958), и ее поздними трудами, сопряженными с изучением «созерцательной жизни». В ходе создания своего важнейшего теоретического труда «Человеческое состояние», опираясь на кантовское видение человеческого творчества, Арендт связала становление культурного мира человека прежде всего со сферой действия, публичной активности индивида, которая возвышается над двумя иными – трудом и работой. Позднее в эссе «Кризис культуры: его социальное и политическое значение», опубликованном в книге «Между прошлым и будущим» (1961), она  интерпретировала культурное творчество как сопряженное со способностью суждения, которая, на ее взгляд, наиболее полно реализуется в искусстве, языковой коммуникации и политическом действии. Тема способности суждения – одна из центральных в неоконченной трилогии «Жизнь разума» (1978) и в «Лекциях о политической философии Канта» (1982). Предлагая неортодоксальное прочтение кантовского наследия, эти произведения содержат интересную интерпретацию роли продуктивного воображения и способности суждения в конституировании мира культуры и политики.

Разработанная Арендт теоретическая концепция созерцательной жизни служит логическим продолжением ее размышлений о практической активности субъекта. Синтезируя воззрения Августина, Канта, Хайдеггера, Ясперса, Мерло-Понти и ряда других авторов, Арендт рассмотрела мысль, волю и способность суждения как взаимосвязанные и взаимозависимые экзистенциальные измерения жизни человеческого духа. Теоретический поиск и задача осмысления политических реалий  современности привели ее к  замыслу создания панорамы жизни духа, феноменологического описания основных его сфер. Реализация этого замысла способствовала выяснению механизма конституирования интерсубъективно значимой политической реальности, разделяемой субъектами действия.

Пять органов чувств вместе со здравым смыслом, рассуждает Арендт,  интенционально творят картину реальности. Используя их, мы нерасторжимыми узами связаны с нашим телом, и только деятельность мысли дает нам возможность отринуть оковы плоти, тяжкого бремени реальности. В мире мысли мы получаем уникальную возможность на время покинуть сферу явлений и подняться на иной уровень жизни духа.

Обращаясь к идеям «Критики чистого разума» Канта, Арендт предлагает весьма неортодоксальное понимание взаимосвязи между рассудком (Verstand) и  разумом (Vernunft). Как известно, Кант рассматривал рассудок в качестве способности, которая имеет своей функцией обобщение чувственно данного при помощи априорных категорий. Функция разума состоит в производстве идей, предлагающих видение фундаментальных философских проблем [1]. Арендт полагает, что разграничение Кантом функций рассудка и разума, познавательной способности и спекулятивной мысли, приводит к «последствиям более далеко идущим, и, возможно, совсем иным, чем признанные им самим» [7]. Пересматривая подход Канта и его последователей, Арендт убеждена, что для жизни сознания первичным и главенствующим моментом является активность разума (Vernunft ), устремленного на поиск значения, а не рассудка ( Verstand ), жаждущего истины. Разум видится ей ассоциированным с активностью мысли, в то время как рассудок продуцирует в своей инструментальной направленности знание.

Принимая мышление за базисную способность духа, характеризующую существование человека во времени, Арендт отождествила ее с возможностью подняться над чередой обстоятельств и оставаться в измерении вечного настоящего. Находя свое средоточение в настоящем, мысль иллюстрируется в графическом выражении линией, уходящей в бесконечность.  В построениях Арендт вырисовывается весьма интересная позитивная проблема, ибо сфера значения действительно первична по отношению к познавательному подходу к миру. Языковая осмысленность – предпосылка любой специализированной познавательной деятельности, принимаемых в ее  пределах нормативных критериев истины.

Способность суждения, по Арендт, сопряжена с временным измерением прошлого. Человеческая воля, наделенная способностью свободного выбора, устремлена в будущее. Момент настоящего и связь с бесконечностью объединяют все три способности человеческого духа. «Человек живет в этом промежуточном пространстве, и то, что он именует настоящим, есть идущая на протяжении жизни борьба против мертвого груза прошлого, ведущая его вперед с надеждой, и страх будущего (с единственно предсказуемым финалом смерти), влекущий его назад к «успокоенности в прошлом» с ностальгией и воспоминанием по отношению к единственной реальности, в которой он может быть уверен» [7].  Производящая представления о политической реальности способность суждения предстала в трудах Арендт, с одной стороны, как опирающаяся на смыслосозидающую активность мысли, а, с другой – как направляющая волю, способную к свободному выбору и ориентации на высшие моральные ценности.

Уделив особое внимание способности суждения, Арендт очертила ее рефлексивные возможности, сопряженные с проблемой созидания интерсубъективно значимой политической реальности. Предложенная Арендт интерпретация способности суждения опирается на кантовское учение о продуктивном воображении и роли здравого смысла в создании картины мира. Коммуникативная активность, здравый смысл и воображение предстали реальной опорой способности суждения в построении культурной реальности, интерпретации ее политического измерения, исторической традиции.

Как известно, Кант охарактеризовал способность эстетического суждения как рефлектирующую. В отличие от суждения определяющего типа, подводящего единично существующее под имеющееся общее понятие, рефлектирующая способность суждения позволяет извлечь общее из индивидуально неповторимого. «Способность суждения, – писал он, – можно рассматривать либо просто как способность рефлектировать согласно некоторому принципу о данном представлении ради понятия, возможного благодаря этому, либо как способность определять лежащее в основе понятие данным эмпирическим представлением. В первом случае она рефлектирующая, во втором определяющая способность суждения» [2]. Так индивидуальные феномены обретают смысловое значение. Усмотрев в способности суждения средство создания смысловой ткани культуры, Арендт намеревалась посвятить ей третью часть «Жизни духа». Однако это сочинение так и не было завершено, и понять общую логику развития ее мысли можно по «Лекциям о политической философии Канта», где тема способности суждения становится центральной и взаимосвязанной с поиском ненаписанной политической философии Канта.

Говоря о ненаписанной политической философии Канта, Арендт связывает способность суждения с проблемой здравого смысла и воображения. «Существует две ментальные операции суждения. Существует операция воображения, посредством которой судят об объектах, более не присутствующих, удаленных из непосредственного чувственного восприятия и поэтому не затрагивающих субъекта прямо, и все же, хотя объект и удален из сферы внешних чувств, он теперь становится объектом внутренних чувств. Когда кто-либо представляет нечто отсутствующее для себя, он закрывает, как это случается, те чувства, при посредстве которых даны объекты в их объективности. Чувство вкуса – это чувство, в котором, как это бывает, происходит самоощущение; это – внутреннее чувство. Следовательно: «Критика способности суждения» вырастает из критики вкуса. Эта операция воображения готовит объект для «операции рефлексии». И эта вторая операция – операция рефлексии – реальная активность суждения о чем-либо» [7]. Итак,   способность воображения созидает общий образ предмета без его непосредственного присутствия путем суммирования чувственно данного. Здравый смысл, на который опирается способность суждения, делает нас собеседниками других людей, ищущими взаимоприемлемые значения явлений.

Воссозданию образа отсутствующего предмета служит схематизм воображения. Арендт всемерно подчеркивает значимость созданного Кантом в «Критике чистого разума» учения о схематизме воображения для понимания процесса постижения субъектом явлений культурно-исторического мира, политической реальности. Кант подчеркивал, что «эмпирическое понятие всегда непосредственно относится к схеме воображения как правилу определения нашего созерцания сообразно некоторому общему понятию» [1]. Схема задает определенный обобщенный образ того или иного явления, на основании которого только и может возникнуть эмпирическое понятие. Арендт обнаруживает определенное родство между размышлениями Канта о схематизме  воображения и    ролью, которая впоследствии отводится им на долю примера в «Критике способности суждения». «Кант отводит примерам ту же роль в суждениях, что интуиции, именуемые схемами, имеют для опыта и познания» [2]. Подобно эстетическим суждениям, суждения, обнаруживаемые в сфере культуры и политики, должны, по Арендт, опираться на образное воспроизведение воображаемого предмета.

Здравый смысл как второе важнейшее основание способности суждения составляет возможность взаимопонимания людей. Анализируя его специфику, Арендт обращается к постановке Кантом проблемы вкуса в «Критике способности суждения». Вкус выступает у Канта как разновидность sensus communis : «Но под sensus communis надо понимать идею общего для всех (gemeinschaftlichen ) чувства, т.е. способности суждения, которая в своей рефлексии мысленно ( a priori ) принимает во внимание способ представления каждого другого, дабы собственное суждение как бы считалось с совокупным человеческим разумом и тем самым избегало иллюзии, которая могла бы оказать вредное влияние на суждение ввиду субъективных частных условий, какие легко можно принять за объективные». В культуре и в такой ее важнейшей сфере как политика, подчеркивает Арендт, здравый смысл создает возможность взаимопонимания людей.

На основе здравого смысла, по мысли Арендт, устанавливаются коммуникативные связи в границах человеческого сообщества. Таким путем я могу поставить себя на место другого человека, создать интерсубъективно значимый мир, где можно исключить крайние проявления зла. «Наблюдатели существуют только во множественном числе. Наблюдатель не только вовлечен в действие, но он также делает это вместе с другими наблюдателями. Он не разделяет способность гения, оригинальность творца или же способность новизны деятеля; общая разделяемая ими способность – суждение» [6]. Очевидно, что сама коммуникативная связь, порождаемая здравым смыслом как априорным основанием таковой, предполагает диалогическую диспозицию по отношению к другому, значимость которой для сферы политики ставилась Арендт под вопрос в «Жизни духа». Обращение к наследию Канта скорректировало ее собственную позицию в плане признания коммуникативного, диалогического взаимодействия как базы сферы политики.

Способность суждения выступает в философии Арендт важнейшим инструментом опознания зла, ставшего «банальной», не вызывающей удивления реальностью тоталитарных режимов нашего столетия, а также предпосылкой противодействия различным его проявлениям. Ее концепция во многом созвучна исканиям В. Беньямина, Р.Д. Коллингвуда, Х.Г. Гадамера, П. Рикера и других видных современных авторов, задумывавшихся о специфике практического знания и его роли в формировании мира человека. Она выдержана в экзистенциально-герменевтическом ключе и предполагает плюрализм видения политических реалий в различных коммуникативных пространствах. Одновременно способность суждения, ориентирующая волю, не должна, по мысли Арендт, игнорировать и абсолютное моральное долженствование – требование категорического императива. В стремлении примирить постоянство поиска смыслового содержания реальности в коммуникативном пространстве с ориентацией на мотивы кантовской морали вырисовываются черты родства концепций Арендт и Хабермаса, не отрицавшего восприятия ее идей. Обстоятельный анализ жизни духа позволил американской мыслительнице прийти к утверждению единства мысли и политического действия, созерцательной и активной жизни.

Учение Канта о способности воображения стало основанием для становления фундаментальной онтологии Хайдеггера. Гносеологические выводы Канта относительно связи продуктивного воображения, схематизма рассудка и их сопряженности с такой априорной формой чувственности как время стали основанием для предложенной Хайдеггером критики европейской сущностной метафизики и разработки собственного варианта феноменологической онтологии. Приняв выводы фундаментальной онтологии своего учителя, Арендт обратилась вновь к концепции продуктивного воображения Канта при создании собственного видения роли способности суждения в конституировании реальности культуры и политической жизни. Ее выводы существенным образом повлияли на построения представителей герменевтики и других школ современной западной философской мысли.

Список литературы:

1. Кант И. Критика чистого разума // Соч.: В 6-ти томах. М., 1964.
2. Кант И. Критика способности суждения // Соч.: В 6-ти т. М., 1966.
3. Кассирер Э. Кант и проблема метафизика. Замечания к интерпретации Канта Мартином Хайдеггером // Кассирер Э. Жизнь и учение Канта. СПб., 1997.
4. Хайдеггер М. Кант и проблема метафизики. М.,1997.
5. Шраг К.О. Хайдеггер и Кассирер о Канте // Кассирер Э. Жизнь и учение Канта. СПб., 1997.
6. Arendt H. The Life of the Mind. One-volume Edition. Vol. 1. San Diego; New York, 1978.
7. Arendt H. Lectures on Kant’s Political Philosophy. Chicago, 1982.

Данная статья впервые была опубликована в сборнике «Кант между Западом и Востоком» (2005 :

Губман, Б.Л. Концепция способности воображения И. Канта в экзистенциально-герменевтической интерпретации М. Хайдеггера и Х. Арендт // Кант между Западом и Востоком. К 200-летию со дня смерти и 280-летию со дня рождения Иммануила Канта: Труды международного семинара и международной конференции: В 2 ч./ Под ред. В.Н. Брюшинкина. Калининград: Изд-во РГУ им. И. Канта, 2005. Ч.II. C. 261 – 269.