Алексей Тапуть. Соотношение прекрасного и доброго в оценке Л. Шестова и И. Канта

Категория прекрасного описывает важнейший аспект человеческого бытия, значимый на протяжении всей истории людей. Художественная деятельность человека уходит своими корнями в первобытную эпоху. Собственно эстетическое сознание складывалось вместе с философией, прекрасное здесь мыслилось как неотъемлемое свойство мира, космоса. Первые эстетические теории были созданы Платоном и Аристотелем. У Платона красота почти вовсе неотличима от добра, справедливости, истины. Это свойство мира идей, а земная красота есть лишь отражение красоты горнего мира. Мир вещей и мир идей у Платона связывают числа, точнее, мера и симметрия. Поэтому, воспринимая их, человек актуализирует красоту мира идей, кроме того, в них коренится и сама добродетель, а также истина, и их тоже можно называть основным благом. Аристотель свое внимание сосредоточил на красоте отношений. Он придал учению о прекрасном более формальный характер и этим отделил его от добра и истины. Однако формальная точка зрения породила вопрос: не столкнется ли эстетика с этикой и религией? Возникла проблема соотношения истины, добра и красоты. Этот вопрос неизбежно возникает перед любым мыслителем, который задумывается о феномене прекрасного. Крайняя степень автономии красоты, ее независимость от всего остального, получила название эстетизма, особо популярного во второй половине XIX века. Эта эстетическая доктрина утверждала самоценность искусства и выступала против его служения нравственным, политическим и иным внеэстетическим целям.

Определенную дань эстетизму отдал и Лев Шестов, хотя причислить его к сторонникам чистого искусства нельзя. Для него красота иррациональна. Овладевши источником красоты, говорит философ, мы ее потеряем. То, что мы считаем «источником» прекрасного, по своей природе не источник, а «обманчивый блуждающий огонь» [5, с. 203]. Сравнивая Елену и Эвридику, в попытках выявить нечто «общее» между этими двумя прекрасными женщинами, мы не добьемся никаких результатов. «Общее» между ними не является их сутью как достав-ляющих людям чувство удовольствия предметов. Если уж уступить привычке разума, говорит мыслитель, сравнивать между собой прекрасные предметы, то получится обратное тому, что получается обычно: нас поразит не сходство, а безусловная противоположность между ними. Каждая прекрасная вещь есть нечто абсолютно незаменимое и, стало быть, не допускающее сравнения с чем-либо другим. Поэтому «красота» ничего ровно не говорит о прекрасных вещах. И из «понятия» красоты или из «идеи» красоты нельзя, согласно Шестову, ничего «вывести» о прекрасных произведениях искусства или природы. «Удовольствие» при созерцании прекрасного — единственно общее, но оно — не в прекрасных предметах. И «если людям во что бы то ни стало захочется допрашивать и объяснять «красоту», то придется учинить допрос каждому предмету в отдельности, попавшему в категорию прекрасных» [5, с. 204]. Даже в общепризнанных произведениях искусства лучшее отнюдь не выявляется с той отчетливостью, о которой заботятся теоретики прекрасного. Выявляется только то, что для всех одинаково, — то есть второстепенное. Красота в социуме, ее оценка подчинена логике, но фантазия с ее произволом не может с этим смириться. Пристанище красоты, по Шестову, — тьма. Только победив действительность, можно спасти красоту.

Шестов говорит о самоценности прекрасного: красота ничего никому не обязана доказывать. Мораль, логика, наука — «полицейские агенты», досаждающие красоте, для которых у нее имеется специальная аргументация, цели и прочее, чтобы «отвязаться от назойливых охранителей» [6, с. 195]. Искусство — не вместилище морали и морализма. Это не еще один способ объяснить людям прописные истины морали.

Гений, творец, в понимании Шестова, — самое бестолковое и беспокойное существо. Все наиболее замечательное, что создается гением, является результатом фантастического, бестолкового, казавшегося всем смешным, но упорного искания. «Он бросается из стороны в сторону, потому что у него нет Sitzfleisch (седалища), которое является залогом успеха трудолюбивой посредственности» [6, с. 259]. Он руководствуется только своим представлением о всех сферах бытия, и нравственности в том числе. Истинного художника ведет только одна звезда — прекрасное. Только им он руководствуется в творческом акте. Ни на что более он не может ориентироваться, ввиду того, что он просто не способен этого делать. Разнузданное воображение художника доставляет людям удовольствие своими результатами, произведениями искусства, и поэтому мы прощаем ему этот «порок», более того, люди поклоняются этому пороку [6, с. 237]. Гениальных людей, говорит Шестов, на самом деле гораздо больше, чем известно про-свещенному человечеству, так как гения замечают лишь тогда, когда он сделал что-нибудь полезное для человечества.

Вот один из типичных пассажей, характеризующий отношение Шестова к попыткам «оценить» искусство, назначить художнику его место в обществе как части механизма, отвечающей за «переработку» эмоций: «Из возвышенных трюизмов: «философ побеждает страсть, постигая ее, художник — воплощая». По-немецки это звучит еще возвышеннее — но от этого к истине не приближается» [6, с. 249].

Рассуждая о прекрасном и добродетели, Лев Шестов, так же как и в случае с оценкой красоты, пытается разрушить стереотипный подход к отношению этих двух категорий: «Наверное, Аполлон любил добродетельных людей, но очевидно добродетельные люди безнадежно посредственны и не совсем годятся в жрецы. Чтобы попасть на службу к светлому богу песен, первым делом нужно проститься с добродетелями» [6, с. 264]. И вообще, говорит Шестов, далеко не всегда путь к нравственности лежит через прекрасное. В безобразном, отталкивающем истинный художник порой обнаруживает такие поистине неземные запасы чистоты и чуткости, которые привлекательному, но подчас слишком светлому прекрасному просто недоступны.

Говоря об эстетике как науке, Шестов отмечает невозможность любой теории, даже самой изощренной эстетической, следовать и предугадывать траекторию полета мысли художника, эстетика, по сути, бесполезна как для творца, так и для зрителя: «Говорить о прекрасном — самое последнее дело. Нужно творить прекрасное» [6, с. 284]. Таким образом, Лев Шестов рассматривает красоту как специфическое явление, самодостаточное и несводимое ни к истине, ни к добру. Однако уместно сопоставить взгляды Шестова с воззрениями Канта на прекрасное и выяснить, исчерпывает ли оценка Шестова прекрасное или все же существует возможность, при всех их различиях, рассматривать добро и красоту в единстве.

Все способности человеческого духа Кант сводит к трем: познания, желания и чувству удовольствия и неудовольствия. Первая регламентируется категориями рассудка, вторая — идеей практического разума, последняя зависит от телеологической и эстетической рефлексии. Мир красоты находится между миром природы и миром свободы.

[2, с. 379].

В соответствии с таблицей можно выделить три вида самостоятельных в своей сущности суждений: «Х истинно» — гносеологическое; «Х добр» — моральное или конечной цели; «Х прекрасен» — эстетическое.

Кант определяет эстетику как таковую на основании свойств эстетических суждений.

Однако второе и третье суждения можно объединить и противопоставить первому. В первом суждении главным априорным принципом является закономерность. Суждения конечной цели и эстетики имеют своим априорным принципом целесообразность, они различаются лишь по количеству: моральное суждение обладает абсолютной целесообразностью, действительной для любого существа во все времена. Таким образом, эстетическая способность суждения хотя и основана на чувстве удовольствия и неудовольствия, находящемся между познанием и практикой, наукой и нравственностью, но сама может быть объединена с моралью в единый комплекс.

По другому основанию суждения можно разделить на определяющие и рефлектирующие. Первые подводят частные данные под общее правило, вторые усматривают некоторую закономерность в данных предметах или оценивают их по отношению к некоторой цели. Цель эта может быть субъективной или объективной. Субъективная рефлексия производит суждения эстетические, объективная — телеологические. Прекрасные и возвышенные произведения искусства и природы целесообразны субъективно. В природе же наблюдается целесообразность объективная. Все части органического существа определяются одной общей целью. Взаимная зависимость частей и их внутреннее подчинение целому как цели свойственны и художественному произведению, но от эстетической целесообразности естественная отличается тем, что создает себя, не нуждаясь в постороннем художнике [4, с. 333—334].

Действительно, целесообразность возможна и без разумного целеполагания. Четкое, радующее глаз взаимодействие еще не говорит о том, что кто-то умышленно создал это взаимодействие. Телеология для Канта — не финализм, не подтверждение божественного порядка, а принцип рассмотрения предмета, в первую очередь живого организма как устроенного целесообразно, так, что каждая часть необходимо связана с другой, как будто некий интеллект, задавшись целью, устроил все это [1, с. 37]. На основе объективной целесообразности в природе Кант строит антиномию. С одной стороны, в естественнонаучном объяснении вещей по критическим основоположениям нет никакой другой причинности, кроме механистической; с другой — организмы создаются изнутри по идее цели, которая и определяет всю их действительную жизнь: «Всякое создание материальных вещей и их форм надлежит рассматривать как возможное только на основании механических законов. — Некоторые продукты материальной природы нельзя рассматривать как возможные только на основании механических законов» [3, с. 228]. В результате разрешения антиномии Кантом утверждается, что ни естественнонаучное познание механистической причинности, ни рефлектирующее усмотрение органической целесообразности не имеют своим предметом вещь в себе или подлинное бытие, а только явления, определяемые деятельностью нашего ума, который в качестве теоретического рассудка производит, а потому и познает их причинную связь по механистическим законам, а в качестве рефлексии или телеологической силы суждения создает, а потому и усматривает их целесообраз-ность [4, с. 334].

Кант рассматривает искусство как сферу деятельности человека, где результаты также представляют собой нечто органическое. Телеология Канта перерастает в теорию культуры. Культурой он называет только то, что служит благу человека (системе гуманитарных ценностей). Удовольствие есть чувство, «споспешествующее жизни» [1, с. 49]. Удовольствие от прекрасного незаинтересованное, чистое; в отличие от предметов, в которых заинтересована наша чувственная, низшая воля — утоление страстей, например. Предметы эстетического удовольствия материально не нужны, они вызывают удовольствие одним представлением их формы. Чувство прекрасного имеет непосредственно-созерцательный характер. Оно относится к форме предметов, но форма есть ограничение, хотя есть предметы, которые нас эстетически привлекают своей безмерностью, например вид моря. Чувство возвышенного более сложно, чем чувство прекрасного. Мы получаем уверенность, что человек может подчинить себе стихию. Разум, взаимодействуя с чувственностью, рождает возвышенное, расширяется область трансцендентального. Говоря о нас самих, о нашем могуществе, наших возможностях, разум вносит свой конституирующий момент. Возвышенная оценка — это оценка сильного, способного преодолеть. Из эстетики возвышенное переходит в мораль.

Другими словами, формальной целесообразности представляемого объекта психологически соответствует известное взаимоотношение между воображением и разумом. Когда это согласие гармонично, когда воображаемый объект сообразен свой мыслимой цели, то это вызывает в человеке чувство удовольствия, в противном случае — неудовольствия. Таким образом, созерцаемой целесообразности прямо соответствует и целесообразное состояние — гармоническое и приятное — наших душевных сил. «Субъективная целесообразность» — принцип эстетики, а не телеологии, последняя основывается на объективной целесообразности, совершенстве предмета. Объективная целесообразность связана с удовольствием лишь косвенным образом [4, с. 333].

Говоря об эстетическом суждении в целом, Кант сталкивает два противоположных определения: тезис — суждения вкуса не основываются на понятиях, иначе о них можно было бы спорить; антитезис — суждения вкуса основываются на понятиях, иначе о них нельзя было бы спорить. И вывод, к которому приходит Кант, — эстетическая способность суждения в целом прямо и непосредственно связана с разумом — законодателем нравственности. Эстетическая идея «оживляет» познавательные способности. Свести сущность эстетических суждений к субъективному чувству удовольствия нельзя. Также эстетическим нельзя назвать удовольствие нравственной личности от совершения добродетельного поступка. Кант определяет искусство как «созидание через свободу», и в его учении об искусстве единство истины, добра и красоты находит дополнительное обоснование. И хотя Кант отстаивает тезис о специфичности эстетического, его несводимости ни к знанию, ни к морали, при этом он выдвигает антитезис: именно эстетическое есть средний член между истиной и добром, здесь сливаются воедино теория и практика [1, с. 39].

Кант определил специфику эстетического, связав ее с природой человека. Эстетика оценивается целесообразностью форм, но по своей природе человек целеполагает, а затем творит форму. Умение играть формами в соответствии с различными целями является природой человека как деятеля. Форма здесь важнее содержания. В эстетике форма — это целесообразность без представления о цели. Вершина эстетического сознания у Канта — эстетический идеал, и это может быть только человек: «…идеал …можно обрести лишь в образе человека. Здесь идеал состоит в выражении нравственного, без чего предмет не мог бы нравиться всем» [3, с. 73]. Главное у человека — духовная красота и совершенство с приматом морального закона. На вершине своего развития эстетический идеал переходит в моральный: «…прекрасное есть символ нравственно доброго; и только поэтому (потому что такое отношение естественно для каждого и каждый ждет этого как исполнения долга от другого) оно нравится и притязает на согласие другого; при этом душа осознает известное облагораживание и возвышение над простой восприимчивостью удовольствия от чувственных впечатлений и судит о достоинстве других по сходной максиме их способности суждения… Вкус как бы делает возможным переход от чувственного очарования к привычному моральному интересу без слишком резкого скачка, приучая испытывать свободное благоволение даже к тем предметам, которые лишены чувственного очарования» [3, с. 197]. Мораль определяет себе ценности, она является одновременно и нормой и ценностью и именно это делает ее уникальной. Свободная красота у Канта — это красота человека.

Подводя итого сказанному выше, нужно отметить, что Лев Шестов прав, когда утверждает, что красота — это самостоятельный аспект бытия, полностью не сводимый ни к чему иному. Но вместе с этим прав и Иммануил Кант, считавший, что хотя искусство — это совершенно особая сфера человеческой жизни, но на вершине своего развития оно всегда оказывается связанным с моралью: нравственный и эстетический идеалы совпадают, так как это свойство единого человека. У Шестова добро и красота принципиально различны, но такая позиция неизбежно влечет антигуманные следствия, которые невозможно получить из теоретической и практической философии Канта.

Список литературы

1.         Гулыга А.В. Революция духа (жизнь и творчество Иммануила Канта) // Кант И. Соч.: В 8 т. М., 1994. Т. 1.

2.         Кант И. Первое введение в «Критику способности суждения» // Там же. Т. 5.

3.         Кант И. Критика способности суждения // Там же.

4.         Соловьев В.С. Кант // Энциклопедический словарь. Изд. Брокгауз, Ефрон. СПб., 1890—1907. Т. 14(27).

5.         Шестов Л. На весах Иова // Шестов Л. Соч.: В 2 т. М., 1993. Т. 2.

6.         Шестов Л. Апофеоз беспочвенности // Шестов Л. Сочинения. М., 1995.

________________________________________________________________

Данная статья впервые была опубликована в сборнике «Аргументация и Интерпретации. Исследования по логике, истории философии и социальной философии» (2006):

Тапуть А.В. Соотношение прекрасного и доброго в оценке Л. Шестова и И. Канта // Аргументация и Интерпретации. Исследования по логике, истории философии и социальной философии: Сб. науч.ст./ Под общ. Ред. В.Н. Брюшинкина. – Калининград: Изд-во РГУ им. И. Канта, 2006. С.172 – 181.