Валентин Чередников. О влиянии идей Канта на формирование философского базиса американского романтизма

Зародившись в Германии, романтическое движение испытало на себе огромное влияние классического немецкого идеализма вообще и философии Канта в частности. В Европе и России романтизм явился переходным этапом от Просвещения к эпохе декаданса как отражению и выражению «заката западного мира». Американские романтики первого поколения (такие, например, как Вашингтон Ирвинг) не выбивались из контекста европейской культуры, скорее развивая ее, нежели создавая собственную. Однако с 30-х гг. XIX века в Соединенных Штатах появляются авторы, поставившие себе целью формирование национальной культуры. Их будущим была не умирающая цивилизация, но зарождающийся новый мир. И основной потребностью таких писателей и поэтов, как Эмерсон, По, Торо, Мелвилл и Уитмен, был не столько модерн Европы, явившийся для них базисной изначальной данностью, сколько восполнение отсутствовавших в истории их страны архаических элементов, мифологии, народной культуры и священной традиции. Поэтому в формировании их мировоззрения наиболее существенную роль играли не столько Декарт или Локк, сколько Библия, Бхагавадгита, Упанишады, Платон, Конфуций и Лао-цзы. Они шли в направлении от рационализма к перенниализму, от просвещенного избранничества Европы к философии общей для всего человечества, которая только и могла позволить этим авторам выявить культурный потенциал Америки с наибольшей отчетливостью. Это было продолжением войны за независимость — теперь уже не политическую, а творческую. При этом жесткий разрыв с европейским миром в целом оказался невозможен, так как означал бы утрату корней Нового Света. Возникла необходимость такой ассимиляции европейской культуры, которая избавила бы американцев от очередных обвинений в заимствовании, но в то же время не лишила бы их возможности использовать привычный язык, сформировавший их мировоззрение. В качестве отправных точек для удовлетворения этой национальной потребности были избраны те творцы европейской культуры, у которых обращенное ко всему миру в его целостности (или космическое) мышление доминировало над локальным. Ими оказались прежде всего алхимики, религиозные мистики, астрономы, Шекспир, Паскаль, Сведенборг, Гете, Шеллинг и британские романтики, а также Иммануил Кант, которому и посвящен данный обзор.

Источники. Важнейшие источники влияния Канта на культуру США — это не столько работы самого Канта, сколько европейские изложения и интерпретации его учения, самое раннее из которых — книга мадам де Сталь «О Германии», изданная в Америке в 1814 г. Затем С. Т. Кольридж с его работами «Biographia Literaria» и «Руководство к размышлению».

В 1829 г. Джеймс Марш опубликовал первое американское издание «Руководства к размышлению» — книгу, в значительной степени подготовившую почву для новоанглийского трансцендентализма [27]. Кольридж был глубоким знатоком философии Канта, но интерпретировал ее в интуитивистско-романтическом ключе, что отразилось на понимании кантовской системы его читателями. С одной стороны, в этом произведении автор «Кубла Хана» соединял материальное и духовное в единое целое, с другой — под влиянием кантовской философии проводил различие между рассудком и разумом. В часто цитируемом фрагменте из автобиографии Кольридж писал, что чувствует на себе «печать, наложенную титанической рукой Канта» (цит. по: [3, c. 421]). Он был убежден, что вся достойная изучения философия восходит к Канту [там же]. Катарин Гилберт и Гельмут Кун в своей фундаментальной «Истории эстетики» заключают: «Кольридж утверждал, что теория Канта о различиях между чистым разумом, который оперирует целыми и законченными категориями, и практическим разумом, который лишь сопоставляет связи между отдельными точками в ограниченном пространстве, является краеугольным камнем всей философии. Однако осторожный и критически настроенный Кант, не решившийся распространить созидательную силу мысли на ноумены [вещи в себе], не мог удовлетворить пытливого и пылкого Кольриджа. Даже заверения самого Канта в том, что он преследовал весьма скромные цели, не убедили бы Кольриджа, который за буквальным значением этих слов стал бы искать некий скрытый трансцендентный смысл. Для всех истинных романтиков путь от природы и явлений вел непосредственно к Абсолюту» [3, c. 421].

Марш сопроводил свое издание «Руководства к размышлению» собственным «Предварительным рассуждением», в котором также обсуждалось различие между пониманием (то есть рассудком), которое отличало локковскую способность к рационализации из ощущений, от разума мистиков и идеалистов Германии с его высшими интуициями. Это предисловие иногда называют «Ветхим заветом» американских трансценденталистов^[1] [19, c. 136].

Вскоре унитарианский священник Фредерик Генри Хедж, также обращенный в немецкий идеализм, написал для журнала «Христианский экзаменатор» хвалебную статью о Кольридже. Эта статья оказала огромное влияние на Эмерсона, назвавшего ее следующим образом: «a living leaping Logos» («живой скачущий Логос») [27].

Ни в одной из работ, посвященных исследованию влияния Канта на американскую культуру, я не встречал имени Томаса Де Квинси. Действительно, здесь нельзя ничего утверждать с уверенностью, однако в качестве вероятного источника этого автора все же не следует игнорировать. В «Исповеди англичанина, употребляющего опиум», он описывает свой период уединения в сельском доме, ознаменованный изучением книг Канта, Фихте и Шеллинга [4, c. 73]. В итоге Де Квинси увлекся кантианством и впоследствии посвятил кенигсбергскому философу большое эссе «Последние дни Иммануила Канта» [23]. Учитывая, что не только его знаменитую «Исповедь», но и публицистику точно читали Эдгар По и Генри Торо, а вполне возможно, что и Эмерсон, и Мелвилл, и Уитмен, следует упомянуть о нем как о гипотетическом проводнике кантианских идей.

Далее — Т. Карлейль (прежде всего его статьи и книга «Сартор Резартус»). Некоторые сомнения вызывает компетентность Карлейля в отношении немецкой классической философии. В частности, Чарльз Фредерик Харрольд отмечал: «Несмотря на свою авторитетную манеру в рассуждениях о Канте <Карлейль> не знал почти ничего о подлинном смысле кантовской доктрины» [30, c. 259]. При этом сам Карлейль был достаточно честен по крайней мере с самим собой: «Я желаю полностью понять философию Канта! Глава ли это в истории человеческой глупости, или самое яркое пятно в истории ч[еловеческой] мудрости? Или вместе и то и другое? И в какой степени?» [там же]. Отношение шотландского философа к Канту так и осталось двойственным. В «Положении германской литературы» он предлагал кантовскую философию в качестве альтернативы Локку, Юму и французским просветителям. В «Новалисе» ставил в заслугу Канту то, что тот считал пространство и время не внешними, а внутренними формами: «Нет времени и нет пространства вне сознания; они просто формы духовного бытия человека, законы, согласно которым действует его мыслящая натура…» [30, c. 260]. Однако трансцендентальную систему метафизики Карлейль считал «интеллектуальным карточным домиком» [там же]. Тем не менее, Кант оставался для автора «Сартор Резартус» «глубочайшим и наиболее логичным из метафизических мыслителей» [там же].

Ральф Эмерсон. В 1832 г. Эмерсон читал эссе Карлейля в «Эдинбургском обозрении», написанные под влиянием философов Германии, и в частности Канта, а в 1833-м во время своей первой поездки в Европу встретился с их автором в Шотландии. Несмотря на некоторые различия во взглядах, касающиеся в основном сферы политики (Карлейль — радикальный консерватор, повлиявший в итоге на Чемберлена и, косвенно, на нацистскую философию [17; 18, c. 89—93], а Эмерсон — склонный к анархизму индивидуалист, во многом инспирировавший антигосударственническую позицию Льва Толстого [10, c. 116—120]), в целом они были единомышленниками: в частности, оба в борьбе со скептицизмом и утилитаризмом современников синтезировали философию, теологию и художественное творчество.

В 1836 г. анонимно выходит «Природа» [21, c. 23—66] — первая книга Эмерсона, изданная ограниченным тиражом, но оказавшая такое влияние на американскую философию, которое трудно переоценить. Это настоящий манифест новоанглийского трансцендентализма и, что особенно важно для нас сегодня, первое значительное произведение американского автора, которое может быть названо кантианским. В лекции 1842 г., включенной в том эмерсоновской «Природы», мы читаем: «То, что среди нас популярно называть трансцендентализмом, является идеализмом. Многим из моих слушателей хорошо известно, что идеализм сегодняшнего дня получил название трансцендентализма благодаря использованию этого термина Иммануилом Кантом из Кенигсберга, который скептической философии Локка, настаивавшего на том, что нет ничего в интеллекте, чего прежде не было бы в опыте чувств, отвечал через демонстрацию того, что существует чрезвычайно важный класс идей и императивных форм, которые не приходят из опыта, но благодаря которым опыт оказывается приобретен; что это — интуиции самого разума; и он наименовал их трансцендентальными формами. Выдающиеся глубина и точность мышления этого человека создали моду на его номенклатуру в Европе и Америке в такой степени, что, что бы ни принадлежало к классу интуитивных идей, принято сегодня называть трансцендентальным» [25].

Помимо свидетельства степени кантовского воздействия содержание этой книги делает очевидным следующее: ни Эмерсон, ни трансценденталисты Новой Англии не делали различия между трансцендентальным и трансцендентным. Этот факт уже отмечался Н. Е. Покровским [16, c. 142], который писал, что для Эмерсона и его окружения важен был сам дух немецкого идеализма, его образная, а не понятийно-философская сторона. Вообще-то, будучи по природе своей скорее проповедником и литератором, нежели метафизиком, Эмерсон воспринял от Канта саму энергию философствования, а также необходимые для ее преображения слова. Слова, но не понятия. В то же время, обладая, казалось бы, весьма слабой способностью к систематическому мышлению, он ясно видел и заимствовал у Канта основные точки отсчета, и, прежде всего, дуализм: рассудочное восприятие мира феноменов и обращение разума к ноуменам. Когда от «механического» обрабатывания и синтеза чувственных данных человек переходит к более высокому уровню познания, рассудок оказывается бессилен и уступает место разуму, являющемуся в данной интерпретации сверхчувственной интуицией, обнаруживающей ясные идеи и, затем, само верховное начало — «over-soul» («сверх-душу») [16, c. 143]. Поскольку Эмерсон считает, что индивидуальный дух является составляющей «сверх-души», то ему приходится предполагать возможность выхода души за пределы возможного опыта. Эмерсон также находился под влиянием идей критиковавшегося Кантом Э. Сведенборга с его теорией соответствий. «Критика чистого разума» была понята им в ключе не столько строго онто-гносеологическом, сколько спиритуальном. Сознание, с точки зрения Эмерсона и других трансценденталистов, не является локковской tabula rasa потому, что душа человека гораздо старше его физического воплощения. Так же близкими ему были и философия Шеллинга, и концепция Фихте «Я есть я», и интуитивизм Якоби, поскольку в его представлении, они помогали человеку устанавливать связи между внешней природой и его сознанием, а также между его личным и всеобщим духом. Эта связь становится необходимым подспорьем для человеческого «доверия к себе» [21, c. 132—161], которое Эмерсон проповедовал и которое представляет собой особую, крайне индивидуалистическую и даже анархическую вариацию на тему кантовского призыва «Sapere Aude!». В поздних эссе Эмерсон уже не уделял прежнего внимания дихотомии рассудка и разума [27] и отошел от Канта. Теперь его занимал дуализм внутренней игры между иллюзией и реальностью, что сближает его с Шопенгауэром, также черпавшим вдохновение в кантовской системе. И, возможно, даже в большей степени, чем Шопенгауэра, Эмерсона можно считать связующим звеном между Кантом, олицетворяющим расцвет западноевропейской мысли, ее полной, не отвлекающейся ни на что вокруг сосредоточенности на человеке, и Ницше, через философию которого осуществилось самосознание упадка европейского мира и требование преодолеть того, кто не выдержал бремени быть самопровозглашенной основополагающей ценностью. Возможно, именно предчувствие упадка и гибели делает признаком хорошего тона оптимизм, а для Ницше Эмерсон был как раз «человеком вкуса»^[2]. И, несмотря на трезвость и жесткость его поздних работ (в частности, близкого к социал-дарвинизму сборника «Жизненное направление»), необходимо иметь в виду, что Эмерсон был носителем телеологического воззрения на историю, верил в «прогрессивную эволюцию». При этом прогресс понимался им, прежде всего, в нравственном ключе, с идеей недопустимости принесения в жертву природы и пренебрежения этикой. У исторического оптимизма Эмерсона были два источника — Гердер с его «Идеями о философии истории человечества» и Кант с «Идеей всеобщей истории». А также само понимание времени Кантом, считавшим, что оно является не объективным свойством материи, а субъективной априорной формой чувственности. Развивая эту мысль, Эмерсон считает, что каждый человек способен пережить всю историю цивилизаций. И история становится субъективной, ее «как таковой нет вовсе — есть лишь Биография» [21, c. 113].

Эдгар По. Особое место в истории американской литературы занимает Эдгар По — предшественник символизма и футуризма, «магического реализма» и научной фантастики, а также родоначальник детективного жанра и один из основных вдохновителей контркультуры второй половины ХIХ в. При поверхностном рассмотрении его отношение к Канту представляется однозначно отрицательным. В сатирическом «Письме из будущего», включенном в философскую «поэму в прозе» «Эврика», По критикует индуктивный и дедуктивный методы, а точнее, выражает протест против их господствующего положения в познавательной деятельности, препятствующего индивидуальному интуитивному постижению мира [14, c. 374]. В целом, интуитивизм По — это тот же идеал «доверия к себе», только перенесенный на гносеологическую почву и доведенный до той крайности, которая позволяет считать писателя предшественником эпистемологического анархизма. Он пишет, что догматизирующие философы XIX в. предлагают только две дороги достижения истины: по одной из них шли Ф. Бэкон и Д. С. Милль, по другой же — Аристотель и Кант, которого введенный Эдгаром По в текст «Эврики» вымышленный историк из будущего определяет следующим образом: «Кант, голландец, родоначальник того разряда трансцендентализма, который лишь с переменою С на К ныне носит его имя» [14, c. 373]. Почему голландец? Вероятно, ответ заключается в следующем: Нидерланды в символической географии писателя несколько раз (в рассказах «Черт на колокольне», «Необыкновенное приключение некоего Ганса Пфааля») обнаруживаются как страна полусонного мещанского благополучия. Таким образом, можно уловить намек и на мещанский характер философии Канта. Что же касается замены букв, то слово «cant» (через «с») переводится с английского как «лицемерный», «ханжеский» (то есть опять относящийся к мещанству), а также как «жаргон», «тайный язык», в чем нетрудно обнаружить критику кантовского стиля. В нападках По на философские авторитеты можно усмотреть предницшеанскую реакцию на их превращение в кумиров, что особенно касается опять-таки Канта, бывшего главным философским маяком для немногих, но чрезвычайно влиятельных в интеллектуальном отношении современников и соотечественников По (особенно это касается, конечно, Эмерсона, которого По в одном из своих публицистических выступлений предлагал удавить [13, c. 661]). С другой стороны, мы помним, что дедуктивный метод является основополагающим для детективных новелл писателя, которые сам он называл логическими. И если первые два произведения об Огюсте Дюпене полны еще разного рода улик на месте преступления, то третье — «Похищенное письмо» — это уже образец исключительно интеллектуального детектива в духе Честертона.

Да и весьма строгая система обоснований в самой «Эврике» также далека от поспешной фиксации экстатических озарений и является образчиком дедуктивного построения. Кроме того, в содержательном плане она во многом близка философии Канта — прежде всего благодаря тому, что По находился под влиянием мыслителей, которых история философии неразрывно связывает с именем кенигсбергского философа. Первый из них — Александр фон Гумбольдт, которому посвящена философская поэма. Второй — Лаплас.

О том, что небулярная гипотеза впервые была предложена Кантом, а не Лапласом, а также о том, что многие положения, представленные в капитальном труде Гумбольдта «Космос», являются пересказом идей «Всеобщей естественной истории и теории неба», Эдгар По, вероятно, просто не имел возможности знать. Теперь можно с уверенностью утверждать, что несправедливость его отношения к Канту обусловлена прежде всего полным (или почти полным) неведением в США того времени относительно сочинений докритического периода. И декларируемое По неприятие Канта вступает в противоречие с содержательной близостью их мировоззрений. Например, российский исследователь Ю. В. Ковалев считает, что методологически По ближе к Канту, чем к своему любимому Лапласу [12, c. 82].

Укажу на те сходные идеи в «Всеобщей естественной теории и истории неба» и «Эврике», а также в философских диалогах американского писателя, которые представляются мне очевидными. Первое и самое общее — это объект рассмотрения, а именно Вселенная как мультиверсум (у Лапласа, как известно, таковым выступает только Солнечная система). Второе: и По, и Кант стоят на позициях материализма. Слова Канта: «Дайте мне материю, и я построю из нее мир» [6, c. 123]. Слова По, способные удивить тех, кто привык видеть в нем прежде всего мистика: «Нематериальности не существует» [15, c. 517]. Во вселенной, какой ее видел Эдгар По, различие существует не между идеальным и материальным, а между божественной первоматерией и всей остальной материей. Третье: и у По, и у Канта, опиравшихся на ньютоновскую картину мира, основные силы, действующие во вселенной, — это притяжение и отталкивание, которым оба автора придают метафизический смысл. Четвертое: отношение к Эпикуру. Для По это философ без малейшего изъяна. Он уподобляет его самому дьяволу. А учитывая, каким было распространенное отношение к данному персонажу среди представителей романтизма (Лермонтов, Шелли), можно считать это безусловным комплиментом. И Кант, пусть и с некоторой неохотой, не отрицает сходства своей теории со взглядами Эпикура. Влияние плюралистической модели мира древнегреческого философа приводит нас к пятому пункту. Пятое: и По, и Кант признают существование множества мирозданий, применяя к ним одну и ту же характеристику «обостровленности»^[3] [1; 22; 26; 14, с. 425] в бесконечном пространстве. Шестое: эти «обостровленные» галактики стремятся к неизбежной гибели. Седьмое: образование звезд и планет в теории По соответствует схеме Канта — Лапласа. Таким образом, космогонии Канта и По в наиболее существенных аспектах обладают очевидным сходством.

Однако из всех сочинений Канта По был, по всей видимости, знаком только с «Критикой способности суждения», и мнения исследователей относительно характера влияния этой книги на его эстетику расходятся. Так, Ю. В. Ковалев считает, что юношеская поэма «Аль-Аарааф» является попыткой воплощения кантианского идеала красоты как источника «незаинтересованного удовольствия» [8, c. 99]. Марек Вильшинский же, напротив, в своей статье с интригующим названием «Девы, трупы и слова: Эдгар Алан По и упадок возвышенного» [31] рекомендует отказаться от применения к эстетике По принципа «незаинтересованности». Приму обе крайние точки зрения, так как творчество По неоднородно. Действительно, «Аль-Аарааф» — поэма сверхинтеллектуальная, и некоторая невнятность и громоздкость компенсируются в ней совершенным отсутствием сентиментальности и слезливости, которые порицал Кант. С другой стороны, если Кант писал, что «быть может, в иудейской книге законов нет ничего более возвышенного, чем заповедь: не сотвори себе кумира и никакого изображения того, что на небе, вверху, и что на земле, внизу, и что в воде, ниже земли, и т. д.» [5, c. 285], то Эдгар Алан По постоянно намеренно создавал образы кумиров в своей поэзии и прозе (Лигейя, Ленор). И если Кант знал о невозможности адекватного чувственного воплощения идей, Эдгар По был самой этой невозможностью вдохновлен. Герои По сознательно пытаются — и причем всегда тщетно (как и предупреждал Кант) — восполнить пробел между идеями разума и чувственным восприятием. Вильшинский был абсолютно прав, когда писал, что «Критика способности суждения» «предвосхищает кризис репрезентации в романтизме и предлагает стратегии исследования пределов символического выражения» [31]. Добавлю, что как и Кант, Эдгар По связывал создание произведения искусства не с творческим экстазом, а с взаимодействием рассудка и воображения. И наконец, чрезвычайно близка Эдгару По и кантовская система эстетических суждений, в которой целесообразность и польза являются понятиями низшего порядка. (Эта линия от Канта через По перейдет к декадентам и найдет свое выражение в знаменитом парадоксе Оскара Уайльда: «Всякое искусство совершенно бесполезно» [20, c. 4]).

Герман Мелвилл. Рассмотрим теперь влияние Канта на важнейшего представителя позднего американского романтизма. В главном романе Германа Мелвилла «Моби Дик» встречается следующий образ, словно выхваченный из кошмарного сна кантианца. Продолжая рассуждения о китобойном промысле, писатель проводит следующую аналогию: «Так, если вы подвесите с одного борта голову Локка, вас сразу на одну сторону и перетянет, но подвесьте с другой стороны голову Канта — и вы снова выровняетесь, хотя вам и будет изрядно тяжело. Некоторые умы так вот всю жизнь и балансируют. Эх, глупцы, глупцы, да вышвырните вы за борт это двуглавое бремя, то-то легко и просто вам будет плыть своим курсом» [9, c. 365]. Итак, как и в случае с Эдгаром По, начну обзор восприятия кантовской философии Мелвиллом в негативном ключе. Очевидно, что, отстаивая гносеологическую самостоятельность и порицая обременение человека общепризнанными философскими теориями, автор выступает противником как сенсуализма, так и кантианства. Но, как и в случае По, мы сталкиваемся со своего рода латентным кантианством Мeлвилла, на что, кстати, обращали внимание такие ученые, как Джонатан Ллойд [28] и Юрий Ковалев [7]. И если для Эмерсона, Торо и других трансценденталистов кенигсбергский мыслитель являлся одним из духовных ориентиров, для По — неведомым ему единомышленником, то для Мелвилла Кант (в связке с «Ветхим заветом») — источник той основной проблемы, которая занимала его, и вдохновитель, возможно, самого величественного символа американской литературы. Этот символ — Белый Кит. Моби Дик непостижим, поскольку наше знание ограничено данными наших чувств. Чувственность субъективна, и Белый Кит, по словам Джонатана Ллойда, «становится тем, что видит смотрящий» [28], оставаясь при этом недоступным пониманию. Его белизна, которой Мелвилл посвящает отдельную главу, — это и отсутствие цвета, и совокупность цветов. Это «всецветная бесцветность». Своей безликостью, своим безразличием ко всякой субьектности она внушает ужас. Вернемся к Эдгару По, о чьем «Повествовании Артура Гордона Пима» Борхес писал, что «тайный двигатель романа — чувство омерзения и страха перед всем белым» [2, c. 78]. У Измаила же, рассказчика в книге Мелвилла, этот цвет вызывает не столько омерзение, сколько сакральный ужас, или страх в кьеркегоровом смысле.

Далее, по Канту, только разум способен связывать нас с трансцендентным, но этот разум невозможен в отрыве от рассудка. А капитан Ахав именно вследствие столкновения с трансцендентным утрачивает рассудок, так что трагический исход событий предопределен. Моби Дик — это мера безмерности, непознаваемость, ноуменальность. Кит — это воплощение ноумена (причем не только в кантовском смысле, но и в том, который вкладывали в это слово древние греки, — дух, сидящий в вещи, в данном случае в целостном мире). Весьма подробная глава «Цетология» [9, c. 376—388], например, посвящена истории определений левиафана, и постепенно автор дает нам понять с полной ясностью, что мы не способны найти его определение, не способны ни к какому знанию об этом существе.

Итак, Белый Кит олицетворяет ноуменальность всего мира в его целостности, символическое воплощение недоступности этого мира и гибель всякой субъективности в столкновении с его запредельной сущностью. Здесь личность уже подчинена неумолимым законам судьбы. Но цельность образа Ахава обусловлена как раз его подчинением надчеловеческой необходимости точно так же, как у Канта цельность человека определяется тем, насколько он подчиняет себя надиндивидуальному императиву. Благодаря разуму у нас есть способность или, точнее, дар — к встрече с трансцендентным. Велика вероятность того, что Мелвилл был прав, когда оставил нам историю утраты вследствие такой встречи рассудка, являющегося необходимым основанием для гносеологического восхождения. Но потому и необходима в следовании собственному разуму смелость, о которой говорил Кант.

 

Список литературы

1. Азимов А. Вселенная. От плоской Земли до квазаров. URL: vsln.ru/ tumannost-andromedyi. html

2. Борхес Х. Л. Повествовательное искусство и магия // Соч.: в 3 т. Рига, 1994. Т. 1.

3. Гилберт К., Кун Г. История эстетики. М., 1960.

4. Де Квинси Т. Исповедь англичанина, употребляющего опиум // Опиум. М., 1999.

5. Кант И. Критика способности суждения // Соч.: в 6 т. М., 1966. Т. 5.

6. Кант И. Всеобщая естественная история и теория неба // Собр. соч.: в 8 т. М., 1994. Т. 1.

7. Ковалев Ю. В. Г. Мелвилл и американский романтизм. Л., 1972.

8. Ковалев Ю. В. Эдгар Аллан По. Новеллист и поэт: монография. Л., 1984.

9. Мелвилл Г. Моби Дик // Собр. соч.: в 3 т. Л., 1987. Т. 1.

10. Морозова Т. Л. Учение Эмерсона о «доверии к себе» и проблема индивидуализма в американской общественной и духовной жизни // Романтические традиции американской литературы и современность. М., 1982.

11. Ницше Ф. Сумерки идолов // Соч.: в 2 т. М., 1990. Т. 2.

12. Осипова Э. Ф. Загадки Эдгара По: исследования и комментарии. СПб., 2004.

13. По Э. Новеллистика Натаниэла Готорна // Избранное. М., 1984.

14. По Э. А. Эврика // Избранное: в 2 т. М., 1996. Т. 2.

15. По Э. А. Месмерическое откровение // Полн. собр. рассказов. М., 1970.

16. Покровский Н. Е. Ральф Уолдо Эмерсон: в поисках своей вселенной. Конкорд, США, 1995.

17. Рассел Б. Происхождение фашизма. URL: www.krotov.info/lib_sec/ 17_r/ ras/ rass_13.htm

18. Саркисянц М. Английские корни немецкого фашизма. СПб., 2003.

19. Сидоров И. Н. Интуиция как принцип философского свободомыслия в американском романтизме и герменевтика // Размышления о философии на перекрестке второго и третьего тысячелетий. СПб., 2002. Вып. 11.

20. Уайльд О. Портрет Дориана Грея. Минск, 1984.

21. Эмерсон Р., Торо Г. Эссе. Уолден. М., 1986.

22. Bhattacharya D. Universe for Breakfast: Rival Theories Vie for Big Bang. URL: tigre. ucr. edu/dipen/adams. html

23. De Quincy T. The Last Days of Immanuel Kant. URL:  www. gutenberg. org/etext/6148

24. Downard J. The Color of the Sublime is White. URL:  http://www. contempaesthetics. org/newvolume/pages/article. php?articleID=391

25. Emerson R. W. The Transcendentalist. URL:  http://www. vcu. edu/ engweb/transcendentalism/authors/emerson/essays/transcendentalist. html

26. Galaxies — The Spiral Nebulae. URL: cass. ucsd. edu/public/ tutorial/Galaxies. Html

27. Hileman B. Transcendental Roots:Emerson and Immanuel Kant. URL: http://www. vcu. edu/engweb/transcendentalism/roots/rwe-kant. html

28. Lloyd J.  Star Wars: Melville Redux: Star Wars and the Brotherhood of Man. URL:  http://www. lapetitezine. org/lloyd. html

29. New EnglandTranscendentalism, Ralph Waldo Emerson and Kantian or Transcendental Idealism. URL:  http://www. age-of-the-sage. org/ transcendentalism/emerson/idealism_kant. html

30. The Carlyle Encyclopedia / ed. by M. Cumming. New Jersey, 2004.

31. Wilczynski M. Maidens, Corpses, and Words: Edgar Allan Poe and the Failure of the Sublime // Studia Anglica Posnaniensia. 1999. Vol. 34. P. 347—354.

 

Данная статья впервые была опубликована в сборнике «Классический разум и вызовы современной цивилизации» (2010):

Чередников В. И. О влиянии идей Канта на формирование философского базиса американского романтизма// Х Кантовские чтения. Классический разум и вызовы современной цивилизации: материалы международной конференции: в 2 ч. /под ред. В. Н. Брюшинкина. — Калининград: Изд-во РГУ им. И. Канта, 2010. Ч. 2. C. 71 – 85.

 

[1] «Новый завет» — это, соответственно, «Природа» Эмерсона.

[2] В «Сумерках идолов» Ницше писал: «Эмерсон. Гораздо более просвещенный, увлекающийся, разносторонний, утонченный… Такой человек, который инстинктивно питается только амбросией… По сравнению с Карлейлем человек вкуса» [11, c. 600].

[3] В частности, фантаст и популяризатор науки Айзек Азимов отмечает: «Несмотря на то что он [Кант] также был творцом небулярной гипотезы, он не поддался искушению считать туманность Андромеды зримым подтверждением своей теории. Вместо этого он выдвинул предположение, что туманность Андромеды и сходные с ней небесные объекты — возможно, гигантские скопления звезд и кажутся маленькими расплывчатыми пятнами только  потому,  что  находятся от нас на колоссальных расстояниях Он считал вероятным, что они могут представлять собой «островные вселенные» и каждая является, так сказать, самостоятельной галактикой» [1].