Л.А. Демина. Дискурс о морали: Кант – Хабермас

Вопрос, который встает перед нами в связи с рассмотрением основоположений морали, это вопрос, насколько они очевидны, насколько обладают «доказуемой достоверностью». С одной стороны, мы имеем принципиально новый способ обоснования, вводимый трансцендентальной философией Канта, который направлен на выявление априорных условий возможности опыта и анализ интуитивно уже применяемых понятий о предметах вообще. С другой стороны, мы рассматриваем тезис К.-О. Апеля [1, 76-78], что современная философия сталкивается с проблематикой языка как проблематикой оснований образования научных понятий и теорий, а также собственно философских высказываний, а значит, и с необходимостью осмысленной и интерсубъективно значимой формулировки познания вообще. Апелем вводится трансцендентально-герменевтическое понятие языка, означающее, что, определяя понятие языка, необходимо учитывать «трансцендентальную величину» в смысле Канта, т.е. условие возможности и значимости понимания и самопонимания, а тем самым и понятийного мышления, предметного познания и осмысленного действия. Таким образом, выдвигается требование конкретизации понятий разума в смысле понятий языка. Наиболее последовательно, на наш взгляд, это требование, применительно к практическому разуму, реализуется в этике дискурса Ю. Хабермаса и программе ее обоснования. Интерсубъективность в смысле Канта, критерием которой, по нашему мнению, выступает  согласие, или принятие определенных утверждений  «всеми разумными существами», трактуется в этике Хабермаса как интерсубъективность признания значимости того или иного предложения (нормы), достигаемой  в процессе коммуникативного взаимодействия, дискуссии.

Проблема обоснования морали решается Кантом в учении о категорическом императиве, который формулируется как нравственный закон, дальнейшее выведение или обоснование которого невозможно (иначе исчезает его безусловность). В категорическом императиве сосредоточены такие атрибуты морали, как нормативность, безусловность требования и его всеобщность, целеполагание и оценочность. Из содержания категорического императива вытекает требование согласования максимы с всеобщим законом. В первой формулировке категорического императива это требование выражено как прямое согласование, но и в других формулировках оно звучит – как принцип выбора максимы, например, как необходимость согласования принимаемой максимы с максимой другого человека и человечества вообще (максимами всех остальных людей). В сфере нравственного законодательства категорический императив, по-видимому, выступает основой интерсубъективности, с которой согласуются все остальные моральные нормы (максимы). Но одновременно это переводит нас в сферу воли. Необходимость определенного механизма подобного согласования Кант обосновывает следующим образом: «Принцип нравственности не ограничивается только людьми, а простирается на все конечные существа, наделенные разумом и волей, включая даже бесконечное существо.… Но в первом случае закон имеет форму императива, так как у человека как разумного существа можно, правда, предполагать чистую волю, но как у существа, которое имеет потребности и на которое оказывают воздействие чувственные побуждения, нельзя предполагать святой воли, т.е. такой, которая не была бы способна к максимам, противоречащим моральному закону. Моральный закон поэтому у них есть императив, который повелевает категорически, так как закон необусловлен; отношение такой воли к этому закону есть зависимость, под названием обязательности, которая означает принуждение к поступкам»  [2, 411]. Гармония различных индивидуальных актов воли не может быть достигнута тем, что они направлены на одно и то же вещное содержание, на одну и ту же материальную цель волений; она может быть достигнута только тем, что каждый из них подчиняется универсальному и выходящему за пределы индивидуального акта определяющему основанию. Следовательно, должно быть показано отношение воли к своему предмету, в котором она не определяется «материей» желания, а сама определяет объект, что, собственно, и находит свое выражение в понятии автономии воли. Воля подчиняется только одному правилу – тому, которое она для себя устанавливает как общую норму. «Святость» воли, о которой пишет Кант, в том и состоит, что для нее эта норма совпадает с объективным законом, в силу чего она служит «прообразом», приближаться к которому до бесконечности – единственное, что подобает всем конечным разумным существам.  «Добрая воля», в таком случае, есть воля, руководствующаяся законом и тем самым согласием: согласием, которое относится как к отношениям различных индивидов, так и внутренней последовательности многообразных актов воли и поступков отдельного индивида. Таким образом, в кантовской этике, форма нравственного закона есть то, что соединяет отдельные эмпирические цели в единство одной цели и одного общего определения цели.

Обратимся к аргументам Ю. Хабермаса, отстаивающему когнитивистский подход к этике и развивающему, с позиции своей теории коммуникативных действий, учение о категорическом императиве (или, по крайней мере, уточняющему его).  При этом им, в большей степени, рассматриваются принципы универсализма  и принцип согласия. По мнению Хабермаса, связующий принцип должен твердо установить, что в качестве действенных принимаются только те нормы, которые выражают всеобщую волю; категорический императив понимается им как принцип, который требует, чтобы способы действия и определяющие действие максимы и соответственно учитываемые ими интересы допускали обобщение. Нормы (или максимы), не выполняющие этого требования, рассматриваются Кантом как неприемлемые, неудовлетворительные. Согласно этике дискурса, та или иная норма может претендовать на значимость лишь тогда, когда все участники практического дискурса, которых она касается, достигают (или могли бы достичь) согласия в том, что эта норма имеет силу. Таким образом, центр тяжести переносится с убедительности норм в силу их соответствия безусловности категорического императива, базирующегося на автономии воли, на достижение дискурсивного согласия. Универсализация норм обосновывается не в ходе монологического рассуждения, а в процессе дискуссии, правила которой и задаются принципом универсальности, и к которой допускаются все заинтересованные лица. При этом нужно отметить, что в качестве «моральных» рассматриваются именно такие нормы, которые «допускают универсализацию и не варьируются в зависимости от социальных пространств и исторических времен» [4, 104]. Аргументированные моральные дискуссии служат улаживанию конфликтов на базе консенсуса. Целью их выступает достижение интерсубъективного признания значимости того или иного предложения. В согласии подобного рода выражается общая воля.  В ходе подобного рода дискуссий поиск решения должен вестись не путем отдельного, «монологического» размышления каждого участника, а путем совместного обсуждения и практического  достижения интерсубъективного взаимопонимания.

Исходя из данных предпосылок, Хабермас предлагает переформулировать кантовский императив следующим образом: «Вместо того, чтобы предписывать всем остальным в качестве обязательной некую максиму, которую я хотел бы сделать всеобщим законом, я должен предложить свою максиму всем остальным для дискурсивной проверки ее притязания на универсальность. Акцент при этом перемещается с того, что каждый (в отдельности) может, не встречая возражений, желать всеобщего закона, на то, что все, в согласии друг с другом, желают признать в качестве универсальной нормы» [4, 107]. Тем не менее, в прагматическом смысле, последней инстанцией, выносящей суждение, является сам субъект.

Этика дискурса базируется на двух основных допущениях: что притязания на нормативную общезначимость обладают когнитивным смыслом и могут рассматриваться подобно притязаниям на истинность; и что обоснование норм и предписаний требует осуществления реального дискурса. Сами по себе эти допущения не выглядят очевидными и нуждаются в дополнительных пояснениях и обоснованиях. Так, «нормативная правильность» моральных суждений (которая предполагает умение отличать правильные предписания от неправильных) не может рассматриваться в том же смысле как истинностное значение дескриптивных высказываний и, как на наш взгляд справедливо, подчеркивает Хабермас, мы должны исходить из более слабого допущения о притязании на значимость моральных суждений, лишь аналогичную истинностной значимости. В этом случае, говоря об обосновании таких суждений (и имея в виду цель – достижение согласия), мы переходим к неформальной логике в виде теории аргументации. В указанном смысле нормативные претензии на значимость, несомненно, отличаются от претензий на истинность теоретического дискурса. Пропозициональная истинность и нормативная правильность играют разную роль в координации действий, или, точнее, влекут за собой разные следствия в плане координации. В коммуникативном действии один предлагает другому рациональные мотивы присоединиться к нему в силу скрепляющего иллокутивного эффекта, которым обладает приглашение к речевому акту. Рациональные доводы выступают в качестве определенных гарантий, которые дает говорящий, подтверждая свою готовность действовать определенным образом.  В отношении притязаний на истинность (в случае пропозициональных актов) и правильность (в случае нормативных актов) говорящий может соблюсти свои гарантии дискурсивным образом, т.е. приведя основания; а в отношении притязаний на правдивость, искренность – подтвердить это соответствующим поведением, поступками, показывающими искренность его чувств, эмоций. Если слушатель принимает предлагаемые говорящим гарантии, вступают в силу те обязательства, которые вытекают из данного интерактивного диалога:  например, в случае приказов и поручений обязанности, связанные с выполнением определенных действий,  возлагаются в первую очередь на адресата, в случае обещаний и заявлений – на говорящего, в случае соглашений и договоренностей – в равной степени на обе стороны, а в случае нормативно-содержательных рекомендаций и предостережений – также на обе стороны, но в неравной степени. Данная асимметрия подтверждает разницу между пропозициональными и нормативными актами. Из значений констатирующих пропозициональных актов обязательства вытекают постольку, поскольку говорящий и слушатель договариваются действовать таким образом, чтобы это не противоречило высказываниям, уже признанными истинными. Особенности моральных норм и их поведения в процессе общения мы уже отмечали, заметим лишь, что это, по мнению Хабермаса, дополнительно подчеркивает специфику общественной реальности (по сравнению с порядком природы), которая предстает перед нами изначально наделенная значимостями. Поэтому «утверждение норм в обществе кодировано дважды, поскольку мотивы признания притязаний на нормативную значимость могут основываться как на убеждениях, так и на санкциях, или же на сложной смеси внутреннего убеждения и внешнего принуждения» [4, 97]. Кстати, о роли принуждения в следовании долгу писал и Кант. В этом – двусмысленность значимостей долженствования. Как правило, рационально мотивированное согласие сплетается  в них с неким практическим смирением, образуя сложный сплав. Все это указывает на то, что ввести нормы в действие еще недостаточно для того, чтобы надолго обеспечить их социальную значимость. Длительность существования нормы зависит от многих факторов, обеспечивающих их легитимность и оправданность, в том числе – от традиции и тех культурных ценностей, которые она поддерживает.

Как мы уже отмечали, Хабермас предлагает вопрос об условиях  действенности моральных суждений решать с помощью логики практических дискурсов, т.е. теории аргументации. Сама же теория аргументации должна развиваться как «неформальная логика», так как к согласию (в любых, не только этических, вопросах) нельзя принудить ни с помощью дедукции, ни обращаясь к эмпирически очевидным фактам и доказательствам. В связи с этим он полагает необходимым введение в области логики моральной аргументации «некоего морального принципа, который в качестве правила аргументации будет играть такую же роль, что и индуктивный принцип в дискурсе опытных наук» [4, 100]. Такой принцип он видит в принципе универсализации. Каким же образом обосновывается данный принцип?

Здесь нужно обратиться к одному из центральных, на наш взгляд, положений Хабермаса: что основные нормы морали и права вообще не относятся к теории морали, их следует рассматривать как представления, нуждающиеся в обосновании в практических дискурсах (в силу исторически меняющегося содержания самих этих представлений). Но, обращаясь к дискурсам, мы, в первую очередь, должны задать нормативно-содержательные правила аргументации, и именно эти правила можно вывести трансцендентально-прагматическим способом (в духе К.-О. Апеля, реконструирующего трансцендентальную философию Канта с точки зрения философии языка и вводящего в качестве принципа, гарантирующего интерсубъективную значимость познания «регулятивный принцип критического достижения согласия в идеальном коммуникативном сообществе» (см., напр. [2, 90-91]).  Хабермасом рассматриваются три уровня коммуникативных предпосылок аргументированной речи, которые он трактует как всеобщие и необходимые (т.е. уже неявно допуская принцип универсализации).

Первый уровень – логико-семантический. Здесь могут быть сформулированы следующие правила:

Ни один говорящий не должен противоречить себе.

Каждый говорящий, применяющий предикат F к предмету а, должен быть готов применить этот предикат к любому другому предмету, релевантно равному а (т.е. если F(a) и a = b, то F(b)).

Разные говорящие не должны использовать одно и то же выражение, придавая ему различные значения.

Это самые обычные правила, основанные на законе непротиворечия, законе тождества и принципе взаимозаменимости.

На втором уровне формулируются прагматические правила процедуры дискуссии:

1)             Каждый говорящий может говорить только то, во что он сам верит.

2)             Тот, кто прибегает к высказыванию или норме, не относящимся к предмету дискуссии, должен привести основание для этого.

На этом уровне дискурс ориентирован, прежде всего, на достижение взаимопонимания.

И, наконец, на третьем уровне формулируются коммуникативные предпосылки процесса аргументации, которые, как пишет Хабермас «каждый компетентный субъект речи, насколько он вообще намерен вступить в ту или иную дискуссию, должен предполагать как в достаточной мере выполненные» [4, 139]. Сюда относятся принципы свободной дискуссии, равных прав всех ее участников и т.п.

Таким образом, выделяется некая идеальная форма коммуникации. Данные правила рассматриваются именно как формальная предпосылка реальных дискурсов, которые могут лишь приблизительно ей соответствовать.

Характер правил дискурса таков, что каждый, кто присоединяется к дискуссии (хотя бы гипотетически), должен принять их в качестве предпосылок. И, зная гипотетически, как надо обсуждать те или иные нормы, уже практически, каждый, как пишет Хабермас, «кто всерьез предпринимает попытку дискурсивно подкрепить притязания на нормативную  значимость, интуитивно принимает методические условия, которые сродни косвенному признанию принципа универсальности. Ведь из приведенных правил дискурса вытекает, что какая-либо спорная норма лишь тогда может получить одобрение со стороны всех участников практического дискурса, когда принцип универсальности имеет силу» [4, 145-146].

Понятие универсальности означает практически прежде всего принятие всеми прямых и косвенных действий, следующих из принятия спорной нормы. Таким образом, принцип универсальности означает, что на значимость могут претендовать только те нормы, которые получают (или могли бы получить) одобрение со стороны всех заинтересованных лиц как участников практического дискурса. Следовательно, при построении этики дискурса единственным моральным принципом оказывается принцип универсальности, который действует как аргументативное правило и принадлежит к логике практического дискурса. В этом смысле он служит для обоснования этики.

Анализируя этику дискурса, предложенную Хабермасом, и сравнивая ее с этикой Канта, хотелось бы обратить внимание на некоторые моменты. Так, на место «всякого разумного субъекта» по Канту, ставится «всякий владеющий языком и дееспособный субъект». На место «всеобщего законодательства» – согласие, достигаемое в дискуссии. Универсализм, выражающийся в том, что индивидуальное желание осознает себя принадлежащим и подчиненным значимому для всех без исключения этических субъектов закону и в то же время понимает и утверждает этот закон как собственный, трактуется как принцип «универсализации», который служит основным связующим звеном  морально-практических дискуссий. Наконец, нормативность и оценочность, соединение которых мы отмечали при рассмотрении категорического императива, оказываются окончательно разделенными: «принцип универсализации действует подобно ножу, одним взмахом отделяющему «благое» от «справедливого», оценочные высказывания от строго нормативных» [4, 164]. Как отмечает Хабермас, все это требует более точного определения области применения деонтологической этики: она распространяется только на практические вопросы, которые можно обсуждать рационально, то есть в перспективе достижения консенсуса. Она имеет дело не с приоритетом тех или иных ценностей, а с присущей нормам действия значимостью долженствования. В то же время, основные положения этики дискурса соотносятся с определенной процедурой, с дискурсивным подкреплением  притязаний на нормативную значимость, и, в силу этого, может быть названа формальной.

Список литературы:

1. Апель К.-О. Трансцендентально-герменевтическое понятие языка // Вопросы философии. 1997.  № 1.
2. Кант И. Собр. соч. в 8-ми т. Т. 4. М., 1994.
3. Хабермас Ю. Моральное сознание и коммуникативное действие. СПб., 2001.
4. Habermas J. The theory of communicative action. V. 1. Reason and rationalization of society. London, 1984.

Данная статья впервые была опубликована в сборнике «Кант между Западом и Востоком» (2005):

Л.А. Демина. Дискурс о морали: Кант – Хабермас// Кант между Западом и Востоком. К 200-летию со дня смерти и 280-летию со дня рождения Иммануила Канта: Труды международного семинара и международной конференции: В 2 ч./ Под ред. В.Н. Брюшинкина. Калининград: Изд-во РГУ им. И. Канта, 2005. Ч.II. C. 156 – 163