А. Круглов. Философия Канта в России после 1945 года

В моем небольшом выступлении я постараюсь дать приблизительный набросок того, как философия Канта воспринималась, оценивалась, распространялась после окончания Второй мировой войны в СССР, а затем и России. Особое внимание я постараюсь уделить вопросу о том, каким образом на этот процесс повлияли исторические изменения, в результате которых родной город Канта – Кенигсберг – стал российским Калининградом. Я остановлюсь на четырех аспектах рецепции философии Канта: 1) публикации кантовских сочинений, 2) специальных кантоведческих исследованиях, 3) научных мероприятиях, журналах и академических институциях и, наконец, 4) более широком культурном и общественном восприятии.

Публикация кантовских сочинений. Несмотря на то, что кантовские работы стали переводиться на русский язык еще при жизни философа, а именно в 1803 году[1], а основные произведения еще до революции 1917 года успели выйти в нескольких разных переводах, собрания сочинений Канта на русском языке довольно долго не существовало. Это стало особенно заметно в 30-е годы ХХ века, когда с 1929 года Институтом К. Маркса и Ф. Энгельса стали издаваться многотомные «Сочинения» Г. В. Ф. Гегеля. Накануне Великой Отечественной войны, когда уже появилось десять томов Гегеля, вышел второй том задуманного двухтомника кантовских работ докритического периода[2]; первый же том этого издания так никогда и не был опубликован. Материалы этого издания легли в основу двух первых томов собрания сочинений Канта, вышедшего уже в 60-е годы ХХ века в серии «Философское наследие». Выход этого шеститомника[3], фактически состоявшего из семи книг, стал действительно знаковым событием даже несмотря на то обстоятельство, что тираж этого издания был явно недостаточный (17000 экземпляров), и распространялся он преимущественно по библиотекам и по подписке. Это издание впервые сделало доступным русскоязычному читателю подавляющее большинство печатных работ Канта, некоторых черновиков и писем. Однако уже сам факт выхода этого собрания сочинений в послевоенном Советском Союзе говорил сам за себя. Во многом этот многотомник позволил окончательно устранить некий угарный налет, появившийся на Канте и его философии, равно как и на философии немецкого идеализма в целом, в период боевых действий Красной Армии против вермахта. Об этой непростой ситуации лучше всего свидетельствует печальная судьба третьего тома «Истории философии» под редакцией Г. Ф. Александрова и др. (так называемой «серой лошади»), посвященного немецкой философии конца XVIII – первой половины XIX вв. (1942). Как и во время Первой мировой войны, сопровождавшейся в том числе такими сочинениями, как статья В. Ф. Эрна «От Канта к Круппу»[4], освещение классиков немецкой философии во время Великой Отечественной войны вне контекста возможной их ответственности за национал-социализм или, как тогда было принято говорить, за фашизм было трудным делом[5], которое в конце концов закончилось разгромным постановлением ЦК ВКП(б) 1944 года «О недостатках и ошибках в освещении истории немецкой философии конца XVIII и начала XIX вв.»[6]. Издательство «Мысль» сопроводило выпуск послевоенного шеститомника Канта следующей ремаркой: «Иммануил Кант – родоначальник классической немецкой философии, являющейся одним из теоретических источников марксизма. Без изучения важнейших сочинений этого мыслителя нельзя понять историю диалектики и роль немецкой классической философии в ее развитии. Знание работ Канта необходимо также для критики современной буржуазной философии, многие направления которой так или иначе восходят к реакционным сторонам кантианства»[7]. Автор вступительной статьи Т. И. Ойзерман добавил, что перевод «ранее издававшихся работ Канта нельзя признать вполне удовлетворительным, в некоторых случаях эти переводы, выполненные сторонниками идеалистической философии, несут на себе печать их собственных воззрений и тем самым искажают мысль Канта»[8]. Он высказал надежду, что новые переводы и само новое издание в целом «будет соответствовать основным требованиям марксистско-ленинской историко-философской науки»[9].

После публикации шеститомного собрания сочинений Канта ряд небольших работ кенигсбергского философа, не попавших в это издание, был опубликован в философских журналах. Отрадно отметить, что одно из первых мест здесь занимал журнал Калининградского университета, который первоначально назывался «Вопросы теоретического наследия Иммануила Канта» (1975–1980), а затем «Кантовский сборник» (с 1981 г.)[10]. Иные материалы (отрывки из рукописей, отдельные письма и пр.) были опубликованы также в «Вопросах философии»[11] и других изданиях. С конца 80-х годов ХХ века стали публиковаться и переводы разделов кантовских лекций по тем или иным дисциплинам[12] – этот процесс продолжается до сих пор[13].

К началу 90-х годов ХХ века, уже в современной России, книги Канта были настоящей библиографической редкостью, о чем я хорошо помню по своим годам учебы на философском факультет МГУ. В те годы в читальном зале библиотеки 1-го гуманитарного корпуса с утра выстраивалась очередь из студентов, надеющихся раньше других неудачников успеть получить те несколько экземпляров «Критики чистого разума», которыми библиотека располагала. Частично эта потребность в книгах была удовлетворена в 1994 году публикацией восьмитомного собрания сочинений Канта под редакцией А. В. Гулыги[14], которое оказалось более полным, нежели шеститомное издание 60-х годов. Издание было приурочено к 200-летию избрания Канта в члены Петербургской академии наук. В отличие от предыдущего шеститомника, достоинство нового собрания сочинений Канта, как следует из аннотации издательства, виделось как раз в восстановлении, «насколько это было возможно, классических переводов, выполненных Н. Лосским, В. Соловьевым, П. Флоренским»[15]. Стоит все же упомянуть, что и в нем по-прежнему отсутствовал ряд работ Канта, а некоторые произведения, как и прежде, были переведены лишь с купюрами. Кое-какие недостатки такого рода были устранены более поздними изданиями отдельных работ Канта в полном переводе – в частности, «Спора факультетов»[16]. За последние годы в разных издательствах и разных вариантах была многократно переиздана и «Критика чистого разума». Правда, здесь первоклассные в научном плане издания[17] соседствуют с откровенно халтурными воспроизведениями, умудряющимися внести серьезные смысловые искажения даже одной только версткой[18].

В 90-е же годы началась работа над новым собранием сочинений Канта, которая продолжается и поныне. Оно принципиально отличается от всех предыдущих изданий тем, что является двуязычным, с параллельным немецким текстом. Новое собрание сочинений под редакцией Н. В. Мотрошиловой и скончавшегося в прошлом году уроженца Кенигсберга Б. Тушлинга усилиями ИФРАН и университета Марбурга в настоящий момент насчитывает четыре тома из пяти книг[19]; ныне готовятся к публикации два полутома «Метафизики нравов» Канта. Вероятнее всего, эта работа будет продолжена в будущем. Предваряя новое издание, Б. Тушлинг подчеркнул революционный характер кантовской философии, причем в самых разных отношениях[20]. Н. В. Мотрошилова, в свою очередь, отметила уникальность двуязычного собрания сочинений Канта не только для России, но и в мире, подчеркнув при этом благотворный характер сотрудничества с немецкими коллегами[21].

Кроме того, следует упомянуть и о том, что многие русскоязычные тексты Канта разного свойства и качества широко представлены в интернете (включая и самые разные печатные издания в отсканированном виде – вопрос авторских прав я оставлю за скобками). Все это свидетельствует о том, что для массового читателя, да и для человека, профессионально занимающегося философией, но не погруженного в детали кантоведения, русскоязычные сочинения Канта сегодня доступны как никогда ранее. Для того чтобы получить заветную книгу, уж точно не надо приходить в читальный зал с его открытием. Но, к сожалению, это очень мало оказывает влияния на уровень серьезного знакомства с кантовской философией в России. В качестве печального примера запредельных фантазий я здесь не стану ссылаться на наивные рассуждения домохозяек, а приведу цитату из рассуждения человека, претендующего на занятия наукой, являющегося академиком РАН (историко-филологическое отделение), директором ИНИОН РАН, председателем экспертного совета ВАК по истории – Ю. С. Пивоварова: «…в рассуждениях Канта о мировом правительстве, как мы помним, имеется одна очень важная мысль – Кант говорил о том, что Россия не сможет управлять Сибирью. Это мне очень близко»[22]. Увы, но пример этот далеко не единственный.

Кантоведческие исследования. Прежде чем я перейду к краткой характеристике собственно русскоязычных кантоведческих исследований послевоенной эпохи, я бы хотел напомнить о том, что, по крайней мере до недавнего времени, т.е. до разгула так называемых «реформ» и «модернизации» образования, на философских факультетах послевоенного СССР[23], а затем и Российской Федерации читался обязательный курс «Немецкая классическая философия». Как название этого курса, так и его особый статус являются прямым следствием марксистко-ленинской идеологии. Само понятие «немецкая классическая философия» имеет своим происхождением работу Ф. Энгельса «Людвиг Фейербах и конец немецкой классической философии» (1886). Первоначально оно было характерно лишь для марксисткой среды, и лишь в последнее время можно с удивлением наблюдать некоторую его экспансию за указанные рамки. Исключительным же положением в рамках советского, а ныне российского образовательного пространства эта пресловутая «немецкая классическая философия» не в последнюю очередь обязана работе В. И. Ленина «Три источника и три составных части марксизма» (1913), в которой она наряду с утопическим социализмом и классической политэкономией получила легитимацию в качестве основания учения Маркса, которое «всесильно, потому что верно». Подобное идеологическое обрамление имело немалые следствия и вело к серьезным искажениям. Во-первых, кенигсбергский мыслитель хоть и был первым, но в некой череде «немецких классических философов». И если он и имел значение, то не сам по себе, а как предтеча Иог. Г. Фихте, Ф. Шеллинга и главным образом Гегеля, который, в свою очередь, при посредничестве Л. Фейербаха, послужил делу становления правильного учения – учения Маркса. Наряду с лейтмотивом Канта как «предтечи» для марксистского кантоведения советского периода знаковыми были также своеобразные поиски скрытого материализма у кенигсбергского философа, той или иной революционности, а также набившие оскомину рассуждения о кантовской «диалектике». Ныне подобное идеологическое давление исчезло, но прежняя методологическая схема продолжает господствовать, что приводит к явному доминированию того, что в немецкой историко-философской традиции принято называть «историей воздействия» философских учений (Wirkungsgeschichte), а именно за счет существенного игнорирования «истории источников» (Quellengeschichte). Одним из печальных следствий такого взгляда является дискредитация немецкого Просвещения. Но по меньшей мере одна разительная перемена в преподавании курса по «немецкой классической философии» после 1991 года произошла. Если раньше, в эпоху Советского Союза, в рамках этого курса совершенно отчетливо доминировала философия Гегеля[24], то сейчас таковой царствующей особой явно оказывается Иммануил Кант.

Необходимость преподавания немецкой классической философии как отдельного университетского курса или как раздела общего курса по истории философии породила и значительное число кантоведов различного уровня подготовки и компетенции, а косвенным образом – и значительное число публикаций о кантовской философии, также весьма разного уровня. На мой взгляд, можно говорить о двух кругах российского кантоведения – более узкого, собственно историко-философского, а также более широкого, приходящего к Канту из других проблемных сфер – данная тенденция была заметна еще и в дореволюционной России.

Если брать российское кантоведение в узком смысле, то это сфера историко-философских исследований, специально посвященных философии Канта и ее ближайшему окружению, причем для исследователей именно Кант находится в центре их историко-философских интересов. Однако к Канту обращаются и представители других философских дисциплин: эстетики, логики, эпистемологии и т.д. Определенный диалог с кантианством ведется и отечественными представителями иных философских направлений: феноменологии, аналитической философии и др. В последних случаях философии Канта возникает в связи с теми или иными проблемами, обсуждаемыми в указанных сферах, а сами эти исследования проводятся уже теми исследователями, для которых Кант специально не был и не является главным философским интересом. Данный корпус работ я бы отнес к российскому кантоведению в широком смысле. Соотношение этих двух сфер кантоведения далеко не всегда оказывается безоблачным, а подчас порождает и конфликты.

Если говорить о количественной стороне послевоенного российского кантоведения, то такие исследования были проведены на основе российской библиографии сочинений Канта и о Канте, подготовленной Л. С. Давыдовой и охватывающей период до 1994 года[25]. Количественного пика общее число публикаций о Канте на русском языке достигает в середине 70-х годов ХХ века, а наиболее крупные публикации – в середине 80-х годов. В десятилетие же с середины 80-х до середины 90-х годов наблюдался общий количественный спад литературы о Канте, издаваемой на русском языке[26]. По оценке Н. В. Мотрошиловой, для кантоведения в России того времени «в целом характерно было скорее не движение вглубь, а движение вширь, так что сложилась практика, для мирового кантоведческого исследования немыслимая и невозможная: у нас к кантоведам причисляют себя и те люди, которые пишут книги и статьи не на основе оригиналов, а только переводов Канта»[27]. Как количественно изменилась ситуация за последние двадцать лет, сказать без специально проведенных исследований сложно. Я могу лишь предположить, что принципиально она не изменилась, хотя глубоких исследований появилось и больше, а некоторый пик литературы наблюдался в 2004 году в связи с двойным кантовским юбилеем.

На мой взгляд, за последние двадцать лет в российском кантоведении произошли некоторые тематические и смысловые изменения. Пропали марксистки ориентированные исследования проблем диалектики у Канта, а естественно-научная проблематика в его творчестве перестала быть свидетельством материалистических или даже атеистических тенденций. Неокантиански окрашенная интерпретация «Критики чистого разума» как гносеологического трактата, господствовавшая в советское время, постепенно перестает доминировать. В то же время, ставшее еще в советское время самостоятельной темой исследования так называемое «логическое кантоведение» успешно развивается и ныне, главным образом – в Калининграде, и до недавнего времени – во многом усилиями скончавшегося в прошлом году В. Н. Брюшинкина. Если в советском кантоведении на Канта в значительной степени смотрели глазами Фихте, Шеллинга, Гегеля или Маркса (в худшем случае – Ленина), то в современном российском предпочтение отдается, скорее, Г. Когену, Э. Гуссерлю, М. Хайдеггеру, Л. Витгенштейну, Т. В. Адорно, М. Фуко, К.-О. Апелю и др. Вместе с тем, куда больший вес стали иметь попытки понимания Канта исходя из Хр. Вольфа, А. Г. Баумгартена, И. Н. Тетенса[28], И. Г. Ламберта, Г. Ф. Майера, И. Г. Гамана[29] и др., а также изучение истоков кантовской философии. Порой образ Канта, возникающий в этих двух вариантах, оказывается столь различным, что может появиться впечатление, будто речь идет о двух разных мыслителях. Подобные изменения вряд ли были бы возможны без свершившейся реабилитации немецкого Просвещения[30] и без осознания самостоятельной значимости кантовской философии.

Изучение рецепции кантовской философии в русской философии[31], литературе и культуре, основы чему были заложены еще в советский период[32], переживает ныне несомненный подъем[33]. Стала испытываться потребность в новой русскоязычной биографии Канта, которая бы пришла на смену работы А. В. Гулыги[34]. Постепенно свершается отход от ложного представления о тотальном неприятии кантовских идей на российской почве[35]. Тем не менее, тема «Кант и православие» по-прежнему остается взрывоопасной: здесь остро необходимы новые исследования. Один из главных нервов российского кантоведения, как и прежде, следует искать в кантовской этике наряду с религиозной проблематикой[36]. Но наряду с первоклассными штудиями кантовской философии в России по-прежнему появляется значительное число публикаций, качество которых явно оставляет желать лучшего. На исправление данной ситуации российскому кантоведению потребуется не один год.

Завершая раздел о кантоведческих исследованиях, я бы хотел подчеркнуть одну нерешенную и, по-видимому, не до конца осознанную задачу, которая, на мой взгляд, стоит как раз перед калининградским кантоведением. В конце XIX – первой трети XX вв. в Кенигсберге сложилось особое направление, особая школа кантоведения, которая значительно отличалась от остального немецкого кантоведения. Ее своеобразными особенностями были повышенный интерес к личности Канта и связанным с этим биографическим материалам, к Канту как преподавателю Кенингсбергского университета и разностороннему лектору (и, соответственно, к устной традиции), к Канту как жителю Кенигсберга и Восточной Пруссии. Однако развитие этой линии кантоведения, представленной такими именами, как Р. Райке, Э. Арнольд, О. Шёндёрффер, А. Варда, А. Ковалевски, К. Штавенхаген и др., прервалось после Второй мировой войны. Продолжить эти исследования в ФРГ, в отрыве от Кенигсберга, оказалось непосильным трудом. Более того, со временем в том числе и в немецком кантоведении их работы стали забываться, так что для нового поколения исследователей они зачастую terra incognita. Если бы современному калининградскому кантоведению удалось бы продолжить и развить эту линию кенигсбергского кантоведения, от этого выиграли бы и российские, и немецкие, и иные исследователи творчества Канта.

Академическая жизнь. Пожалуй, тот факт, что Кенигсберг стал ныне Калининградом, больше всего ощущается в академической жизни[37]. Вряд ли было возможно, чтобы в каком-либо ином советском или российском университете регулярно выходило периодическое издание, специально посвященное кантовской философии. Именно в Калининграде с 1975 года под разными названиями выходил «Кантовский сборник» – в советское время в виде ежегодника, а в первые постсоветские годы – на менее регулярной основе. Однако организовать издание такого периодического журнала, как «Kant-Studien» или «Studi Kantiani», в Советском Союзе так и не удалось. Лишь в 2008 году предпринята новая попытка возродить «Кантовский сборник» уже в виде журнала, выходящего первоначально дважды в год, а затем – и четырежды в год.

Вряд ли какой-то другой российский университет, кроме университета в Калининграде, мог бы основать Институт Канта. Вряд ли какой-то другой университет мог бы регулярно проводить «Кантовские чтения» – первые состоялись в связи с 250-летним юбилеем Канта в 1974 году, последние на сегодняшний день, десятые – в 2009 году. Но даже и здесь положить эту традицию было весьма непросто[38]. В других городах, университетах и институтах проведение крупных кантовских конференций и выпуск соответствующих сборников были возможны лишь в связи с большими юбилеями – прежде всего, в 1974[39], 1981[40] или 2004 годах. Особенно последний юбилей ознаменовался многочисленными конференциями: как минимум, в Москве – ИФРАН[41], МГУ им. М. В. Ломоносова[42] и РГГУ[43], в Санкт-Петербурге (Санкт-Петербургском государственном университете)[44], Калининграде (Балтийский федеральный университет им. И. Канта)[45] и Омске (Омский государственный университет им. Ф. М. Достоевского)[46]. Значительное число этих конференций прошло с широким участием иностранных коллег, что в том числе свидетельствует о постепенном восстановлении былых связей российского и зарубежного кантоведения.

Наиболее весомыми центрами кантоведения в современной России являются, на мой взгляд, Москва (ИФРАН, МГУ, РГГУ), Санкт-Петербург (Санкт-Петербургский государственный университет) и Калининград, но в целом география российского кантоведения представлена гораздо шире. Только за последние годы диссертации о кантовской философии были защищены, помимо упомянутых городов, также в университетах Томска, Мурманска, Твери, Ульяновска, Екатеринбурга, Челябинска, Нижневартовска, Новосибирска, Тамбова, Волгограда и даже Сочи. Однако в свете последних скандалов с фальсифицированными защитами диссертаций по истории остро встает вопрос о качестве и этих диссертаций.

В целом же перед современным российским кантоведением помимо необходимости повышения его профессионального уровня стоят непростые задачи: с одной стороны, как-то умиротворить свои отношения с традицией дореволюционного и советского кантоведения, а другой стороны, найти свое место в мировом кантоведении, сохраняя при этом свой голос, а не занимаясь эпигонством, обсуждая чужие проблемы и занимаясь чуждыми темами[47].

Культурное и общественное восприятие. Некоторые изменения в культурном и общественном восприятии Канта в послевоенной России я попробую очертить на примере художественной литературы. Благодаря тому, что Кенигсберг стал Калининградом, в котором и ныне у Кафедрального собора покоятся останки знаменитого философа[48], Кант стал для многих россиян ближе и, может быть, даже родней, что привело в том числе к шуткам про «русского философа Канта». В конце концов, и в XVIII веке, пусть и оставаясь Кенигсбергом, но город входил в состав Российской империи, а Кант был четыре с половиной года российским подданным.

Однако популяризация и тиражирование «русского философа Канта» имеет и обратную сторону, хотя Калининград, к счастью, ни в коем случае нельзя поставить в один ряд с Зальцбургом, нещадно и бессовестно спекулирующем на имени В. А. Моцарта. Если в русской литературе еще с конца XVIII века Кант стал заметным персонажем, при помощи которого обсуждались серьезные и важные вопросы, то после Великой Отечественной войны за редким исключением[49] литературный Кант превратился в карикатурного персонажа. Далеко оставляя в этом вопросе позади Зальцбург, современная русская литература нещадно эксплуатирует знаменитую фразу Канта из «Критики практического разума» про звездное небо и моральный закон[50], которая, к тому же, все чаще слышится в той же тональности и в художественных фильмах, иллюстрируя тем самым грустные прозрения С. Д. Кржижановского в рассказе «Жизнеописание одной мысли» (1922)[51], впервые долетевшие до нас лишь на рубежеXX–XXI вв. Это запоздалое открытие скончавшегося еще в 1950 году Кржижановского, на мой взгляд, и представляет собой самую яркую страницу русской литературной кантианы последних десятилетий[52]. Размышляя над печальным повествованием Кржижановского, хочется все же надеяться, что мысль кенигсбергского философа похоронена не до конца, и могильный камень не придавил ее окончательно.